Аванпост
Шрифт:
– Просим! Просим! – с воодушевлением воскликнул Голубь и захлопал.
– Просим! Просим… – пискляво поддакнул ему тоненький голосок.
Он принадлежал Карандашу. Но тот не понимал, о чем идет речь.
Роняющий слезы поэт, однако, не смог прочитать новое произведение, ибо несколько солдат решительно поднялись и направились к нему.
– А ну проваливай со своими идиотскими стихами! – потребовал дюжий детина из Канады.
– Но, мсье… Разве мои стихи вам… не нравятся? – Казалось, Троппауэр сейчас разрыдается.
– Глупее и скучнее не придумаешь… – рявкнул, потрясая кулаком, борец грек.
То, что за этим последовало, походило на дурной сон. Поэт закатил такую оплеуху борцу-профессионалу, что тот с треснутой челюстью врезался в столб и потерял сознание. Потом легким движением руки он отправил канадского лесоруба в объятия товарищей.
К плодотворно работающему поэту поспешило еще несколько придирчивых критиков… Все напрасно. Троппауэр расшвыривал их, словно щепки.
Солдаты смотрели на него в испуге.
Битва закончилась, поэт в одиночестве стоял посередине трюма и укоризненно разглядывал окружающих.
Кто– то стонал, но в общем было тихо.
Поэт вернулся на свое место, разгладил грязную стопку бумаг и благоговейно произнес:
– Гюмер Троппауэр. «Матушка, для сына-сироты, ты – путеводная звезда». Песнь первая…
Легионеры слушали пространное стихотворение на двадцати двух страницах с неослабевающим вниманием.
Вдалеке показался Оран. Сквозь марево отвесных полуденных лучей смутно проступал африканский берег с разбросанными там-сям белыми домами-коробочками и пальмами.
– Строиться! – прокричал в трюм унтер-офицер. Все с вещами поднялись на палубу. Лейтенант у поручней разглядывал в подзорную трубу берег. Солдаты тоже впились взором в приближающуюся пристань. Вот она, Африка!
Лейтенант равнодушно скользнул взглядом по легионерам. И вдруг встрепенулся.
– Арен… кур…
Голубь тоже был поражен.
– Шам… бель… – пролепетал он. Они вместе учились в академии!
– Господин сержант разрешит вам в виде исключения выйти из строя. Я хотел бы сказать вам пару слов, – произнес офицер.
Они отошли с лейтенантом в сторону.
– Ты что, спятил… Аренкур? – нервно спросил, Шамбель, когда они удалились от остальных.
– Позвольте, господин лейтенант…
– Называй меня Жан, как прежде.
– Так вот, милый Жан… Что ты имеешь против моего вступления в легион?…
– Ты прекрасно знаешь, что такое легион! Пусть сюда вступают те, кого не жаль подставить под бедуинские пули. Послушай, у меня хорошие связи, комендант Орана, маршал Кошран – мой дядя. Может, я с ним поговорю…
Ареикур побледнел.
– Не вздумай! Я хочу умереть, и кончено! Это мое личное дело! Очень прошу тебя, ни при каких обстоятельствах не вмешивайся в мои дела…
Послышались лязганье и всплеск – бросили якорь. Офицер быстро пожал бывшему товарищу руку, и Аренкур встал в строй.
Опустился, ударившись о берег, трап. Блеснула капитанская сабля и поплыла но мосткам, следом затопали тяжелые солдатские башмаки.
Шамбель провожал отряд грустным взглядом. В облаке раскаленной солнцем пыли он удалялся по дороге, ведущей средь желтых домов и зеленых пальм к форту Сен-Терез. И вот уже последний солдат, безучастно отмеривая шаг, скрылся за поворотом.
Бедный Аренкур, – вздохнул Шамбель.
Глава пятая
Их встретил весьма благодушный фельдфебель. Лицо его было изуродовано взрывом пороха, и единственный глаз едва виднелся в складках изрытой, бугристой кожи.
От усов осталось лишь несколько торчащих, словно у кота, волосков. Но, несмотря на это, фельдфебель был необычайно приветлив. Он еще издали помахал новобранцам рукой, потом подошел к ним и оглядел с ног до головы.
– Я очень вами доволен, – с неподдельным одобрением сказал он. – Печально было бы, если б сюда привезли подыхать нормальных людей, потому что вы все тут подохнете… Rompez! [ Разойдись! (фр.)]
Он помахал солдатам с одобрительной, благодушной улыбкой и исчез. Таков был прием, вернее, таков был фельдфебель Латуре.
Новобранцам показали их кровати в длинной комнате с белеными стенами, и они тут же, невзирая на усталость, принялись начищать пряжки и пуговицы.
Только слабоумный Карандаш растянулся, как всегда ухмыляясь, на постели и заснул. Голубь потряс
– Эй! Господин идиот! Приведите в порядок обмундирование, не то вас завтра накажут за грязные пуговицы.
– Пустяки. У меня был дядя в Страсбурге, так вот однажды во время службы, когда надо было чистить пуговицы…
– Что вы мне морочите голову? Если утром ваши пуговицы не будут блестеть, вам, не поздоровится.
– Пустяки.
И он опять улегся. Голубь разозлился. Содрал с Карандаша рубашку, взял его вещи и начал чистить вместе со своими. Остальные уже давно спали, а он снова и снова разогревал на спичке кусочек воска и тер им Карандашову пряжку, посылая в адрес мирно спящего идиота самые нелестные выражения.
…Где– то, должно быть, шли военные действия, потому что вместо положенного на подготовку срока новобранцы пробыли в Оране всего четыре недели. Строевые занятия, упражнения в стрельбе и штыковом бое, заполнившие эти четыре недели, превзошли их самые мрачные ожидания.
Фельдфебель Латуре в изнурительный полдневный зной, бывало, пробегался вдоль разваливающейся колонны и покрикивал:
– Бодрее, братцы, бодрее!… Что-то вы запоете, когда по-настоящему окажетесь на марше?… Строевым!