Авантюристы
Шрифт:
— Эх ты, каша-размазня! — вмешался Терентий. — Виданное ли дело, чтобы баба тебе в шею накладывала? Баба — на и есть баба. К ей тоже свое обращение полагается. Главное — спуску не давать!
— Это как же? — Нарышкин кейфствовал от кальяна и вина, блаженно щурясь, с улыбкой наблюдал за компаньонами.
— А так, — гнул свою линию Терентий. — Чуть заартачилась голубушка — сразу ей в мордец! Или в ухо засмолить! Не сильно, но так, чтобы руку мужнину почуяла. А коли спуску дашь, то они, изверги естества, вовсе на шею усядутся. Потому как бабы повсеместно устроены похожим образом. У всех промеж ног «вдоль», а не «поперек»…
— Ну ты уж, Терентий, того… Не один все ж таки! — нахмурился Степан, покосившись на Катерину.
— А что такого? Как есть и говорю. Бабы — ни и в Ефиопии бабы! Вот мужики там — е то, что у нас! Там этаких тетерь нету, навроде тебя, Степан Афанасьич. Там чуть, что не по-ихнему — враз за кинжал хватаются. Крякнула супротив мужа — чирик, и языка у ней нет! Побреши, пойди, теперь без языка-то! Мусульманы на это дело спорые…
В эту ночь, когда золотой попугай солнца опустился в клетку запада, а серебристый попугай луны вылетел из гнезда востока, в сердце Нарышкина зажглось смутное томление. Вино было допито, но в голову, одурманенную кальяном, сон не шел. Сергей ворочался среди пахнущих молью подушек, зевал отчаянно, но заснуть не мог, как ни пытался. Попробовал считать баранов, но проклятые животные сбились плотной, блеющей массой и пересчитывать себя упорно не желали. Виноваты ли в том были пряные ароматы, разносившиеся по дому, кислое вино, кальян или упрямые бараны Нарышкин не знал и в последствии не мог объяснить себе тот факт, что в половину первого ночи он оказался перед дверью номера Катерины, в которую принялся тихонько скрестись. Все происшедшее затем, было как в тумане.
Она открыла. Он вошел. Вполголоса (как показалось) принялся увещевать, уговаривать, убеждать. Наконец, когда девичий бастион, как показалось Нарышкину, готов был капитулировать, «Гроза морей» пошел на решительный штурм… И тут неожиданно сильная и хлесткая пощечина вернула его к действительности.
— Уходите, Сергей Валерьянович! Христом Богом прошу! — сурово сказала Катерина.
…Щека горела, будто опалённая огнём. В воздухе, казалось, ещё звенело эхо пощёчины. «Гроза морей» пошатнулся, отступил на шаг, затем вышел в полутёмный коридор и довольно скоро обнаружил себя стоящим на ступеньках заднего входа.
Ночной воздух остудил горящее лицо, неожиданно резко прошёлся по волосам, и Нарышкин, словно тяжёлая неповоротливая баржа, отчалил от порога. Тёмные задворки и гулкие колодцы дворов вынесли его на какую-то незнакомую улочку, которая медленно и бесцельно, словно полусонная река, понесла Сергея в неведомом направлении. Слева и справа, тускло мерцая огнями, проплывали спящие дома. В окнах некоторых из них всё ещё горели свечи, а по правую сторону пьяная орда местных флибустьеров сражалась за тонущий в кустах сирени фрегат кабака. Из-за кустов слышался треск ломаемой мебели, хриплая брань и глухие удары кулаков. Один из дерущихся, едва не сбив задумчивого Нарышкина, не без посторонней помощи вылетел на мостовую и бесформенным мешком рухнул на его пути. Сергей безразлично перешагнул через поверженного и, погружённый в свои мысли, побрел по тёмным улицам дальше. Шумный трактир исчез за поворотом, вдоль мостовой опять потянулись незнакомые строенья. Промелькнула фигура бородатого дворника, о чём-то хмуро беседовавшего с самим собою. Громко простучав подковами, роняя обрывки хмельного веселья, цыганских напевов и женского смеха, мимо промчалась загулявшая тройка… Сергей оставался совершенно безучастен к происходящему вокруг. Он вспомнил свою столичную жизнь, которая сейчас, в этот момент, показалась ему навсегда и напрасно утраченной, припомнил неожиданную встречу со Степаном и Катериной. Встречу, так резко изменившую его, Сергея Валериановича Нарышкина, благостное Петербургское бытие…
Сердце наполнилось досадой. Сергей потрогал еще горячую от пощечины щеку.
— Девчонка! — подумал он. — Дурочка неотесанная! Точно возомнила себя царицей Шамаханской! А я то, каков дурень! Чуть флакон нарушил — и на тебе, обрадовался! Кинулся невесту выплясывать! Болван…болван!
— А…наплевать и растереть! — сказал себе Сергей, и совсем не сразу заметил, что уже несколько минут стоит на обочине и тупо, невидящим взором, глядит вослед тёмному силуэту невесть откуда возникшего, куда-то спешащего человека.
И вдруг неожиданное открытие, словно игла, пронзило Нарышкина. «Трещинский!», — чуть было не выкрикнул он, однако в следующую секунду, уже сорвавшись с места, бросившись в погоню, завопил:
— Стой! Стой, шельмец!
«Трещинский» бросился наутёк, юркнув под тёмные своды небольшой арки, попытался уйти от преследователя, но тот в несколько скачков настиг беглеца. Во мраке подворотни по мощёной земле рассыпался отразившийся от стен стук сапог. Завязалась борьба. Противник не возмущался, не кричал и не отбивался, а только, громко пыхтя, извивался, как змея. Он пытался выскользнуть из сильных рук Нарышкина, который то и дело перехватывал вертлявого беглеца, цепляя его то за рукав, то за воротник, а когда ухватился за грудки, батарея пуговиц не выдержала, звонко выстрелила и рассыпалась по брусчатке.
В следующее мгновение поле боя сместилось, противники выскочили на открытое пространство под свет мертвенно-бледной луны, и здесь-то Нарышкин, опешив, увидал, что перед ним какой-то незнакомый лысый человек с мясистым носом и маленькими перепуганными глазками… От удивления Сергей дал слабину, воспользовавшись которой, незнакомец выскользнул и, оставив преследователю свой измятый сюртук, скрылся в ночи. Осмысливая происходящее, «Гроза морей» несколько секунд простоял на месте, потом, не зная, что делать с оставшимся у него «трофеем», он снова бросился за улизнувшим незнакомцем, который, примерно через квартал, с невесть откуда взявшейся прытью нырнул между досок старого покосившегося забора и затаился где-то под сводом высокой груши.
— Эй, дядя, выходи! — крикнул Нарышкин в темноту. — Выходи, кому говорю…
Он перевёл дух, окинул взглядом корявую крону дерева, и…совсем рядом неожиданно ощутил чьё-то присутствие. Сергей оглянулся, прищурился и в тени толстого шершавого ствола опять узрел глянцево блестевшую голову, жидкие усики и мясистый нос недавнего противника. Невольно вздрогнув, «Гроза морей» тихо спросил: — Ты кто такой будешь-то? Да не бойся, не трону я тебя!
Глава третья
СИЛА ИСКУССТВА
«Какой-то злобствующий бес,
А по афише — добрый гений,
Нас вводит в область превращений
И фантастических чудес».
Утром, когда чертов золотой попугай солнца, некстати вылезший из гнезда востока, стал клевать глаза, Нарышкин проснулся окончательно разбитым. Все тело ныло и болело. Голова была налита точно горячим свинцом. Во рту царил мерзкий запах. Щека почему-то все еще горела. Как водится, стали выплывать из глубин сознания обрывочные подробности минувшей ночи…
Вспомнилось, как бродил по ярмарке, распугивая ночных прохожих….Потом, что-то с кем-то пил… Хотел купить ковер… саблю …и, кажется, буланого коня… Почему «буланого»? Черт его знает почему… Седло — вот оно, лежит под головой, нестерпимо воняя новой кожей… А это еще что? Почему снег по всей комнате?..
Странно, очень странно… Это не снег вовсе, а пух от подушек… Понятно… Значит, саблю все таки купил. (Вспомнил, как под утро остервенело рубил подушки острым клинком.) А вот и ковер в углу… шевелится.