Авантюристы
Шрифт:
— Византийская империя разлагается!
— Это как разлагается, как рыба что ли? — задал первый вопрос дядька Терентий.
Автор пьесы не удостоил его ответом, лишь одарил холодным, колючим взглядом, промокнул вспотевшую лысину и продолжал:
— Во главе царствует император — базилевс Клавдий. Он стар, коварен и чрезвычайно сластолюбив…
Степан с тревогой взглянул на дочь и судорожно дернул кадыком.
— Супруга императора, Варения, влачит свои дни, изнывая от скуки и, хе-хе-хе, разврата-с, — Антон-Аскольд отодрал свои глаза от рукописи и почему-то тоже посмотрел на Катерину. — Императрица молода, хороша собой, но, увы — коварна, распутна и до крайности сластолюбива!
Молодой стратиг Кориандр, любовник императрицы. Он хорош собой, но, хе-хе-хе…
— Тоже, небось, с душком, верно? — попытался угадать Терентий.
— Сластолюбив сверх всякой меры! — подтвердил Аскольд-Антон.
Степан зашелся внезапным приступом кашля.
— Имеется также молодой, подающий надежды кентарх, из местных, по имени Передокл…
— А кто это такой — «кентрах»? — пытаясь подавить кашель, проявил заинтересованность Степан.
— «Кентарьх» — это когда на одну половину лошадь, а на остальную — мужик! — жизнерадостно пояснил дядька, имевший некоторое смутное понятие о мифологии. — Верно я говорю, сударь?
— Ну, в общих чертах, — согласился «Гроза морей». — Только надо говорить не «кентарх», а «кентарв»!
История, как впрочем, и греческий никогда не являлись коньком Нарышкина, в гимназии он еле-еле тянул на «удовлетворительно». Позже, будучи юнкером, Сергей предпочитал лекциям выездку, фехтование, а также кулачные бои. В этих дисциплинах он добился в свое время блестящих результатов, но теперь, искоса поглядывая на Катерину, почему-то пожалел о пропущенных занятиях.
Тем временем Рубинов продолжал.
— Несмотря на молодость, кентарх доблестен, храбер и полон всяческих достоинств, но он самозабвенно любит императрицу…
— И этот баклан туда же! — хмыкнул Терентий.
— Это как же он ее любит, ежели он — конь?
— Тебе же объяснили, дурья твоя башка: лошадь он только на одну половину, а на другую — мужик как мужик! — внес ясность дядька.
— Которой же половиной он ее… любит? — поинтересовался Степан, встревожено покосившись на дочь.
— Много еще народу-то? — зевнул Нарышкин.
— Ну… еще имеются царедворцы, охлос, народ то есть, рабы, воины-дорифоры — четверо! Факиры, пара извозчиков… мн-э-э… возничих… потом, еще танцовщицы, лошади, леопарды… пожарные…
— А пожарные зачем? Кормить леопардов?
— Нет, пожарные на случай пожара! — глаза Аскольда возбужденно блеснули. — В четвертом акте предполагается гибель империи, так я решил, пускай уж они за кулисами покараулят. Мало ли что-с… хе-хе-хе…
— Разумно! — одобрил Сергей. — С размахом писано, господин Рубинов.
— Да, чуть не забыл! — воскликнул ободренный автор. — Из главных есть еще стратопедарх Архилох и немой раб Фобий, а для массовки — хор мальчиков-кастратов.
В возникшей вслед за этим сообщением неловкой тишине послышался взволнованный голосок Катерины:
— Господи, а мальчики-то чем ему не угодили?
— Сратопедарх этот… чем занимается? Гальюны чистит? — предположил Терентий.
— Страто-педарх за припасами для войска царского присматривал, ну и прибирал к рукам, чего плохо лежит, — это я в приложении к «Ниве» вычитал, там про гибель Византеи много чего прописывалось. Жуткие дела творились, все друг дружку подсиживали, ядами травили, пытками терзали, прелюбодейничали вовсю, вот я и вдохновился.
— Недурно, недурно, — похвалил Сергей. — Действительно, повод для вдохновения основательный. Есть, правда, некоторые сомнения насчет юных кастратов… Страто…м…м…педарх тоже может быть лишним… Как-то это… Ну, вы понимаете… А так — недурно пущено… М-да.
— И что же все эти люди делают? Хотелось бы в общих чертах узнать, что собственно происходит?
Антон-Аскольд тряхнул стопкой исписанной бумаги.
— Императрица самозабвенно влюбляется в красавца Кориандра. Но он в первую голову жаждет власти и трона, а уж потом все такое… пардесю… парлефрансе…
— Малый, видать, не дурак! — встрял Терентий. — А что ж этот… как бишь его, черта… Ну тот, который полуконь… Передохл?
— Передокл самозабвенно влюбляется в императрицу.
— М-да, — неопределенно сказал Нарышкин. — Нравы в этой Византии, как я погляжу, были и впрямь вольные.
— А куда ж царь-то смотрит!? — развел руками Степан. — Это ж не дело, коли бабы по конюшням шастают!..
— Император влюбляется в Кориандра…
— Вот это страсти! — с некоторым дрожанием в голосе произнесла Катерина и всплеснула руками.
Рубинов откашлялся и, не обращая внимания на частые реплики, продолжил пересказ своей пиесы.
— Старый стратопедарх строчит донос императору на Варению и Кориандра. Ну, что они, хе-хе-хе, тайно встречаются в храме Пантократора.
— Как реагирует Пантократор? — покосившись на Катерину, спросил Нарышкин.
— Он тут ни при чем, зато император повелевает схватить любовников и в участок… Ну, то есть… заточить их в башню! Передокл, когда узнает об таком коварстве, в первую голову, посылает в темницу своего черного раба Фобия и подучает его, как и что делать. Фобий убивает стратопедарха отравленным кинжалом и освобождает Кориандра и Варению, а потом убегает в горы, чтобы поднять там восстание рабов — наподобие Спартака, только еще пуще!
— Ух, ты! Молодец ефиоп! — похвалил Терентий. — Даром, что черномазый, а свое дело знает!
— Подождите, дальше еще хлеще будет! — пообещал Аскольд-Антон. — Непокорного раба излавливают, секут, конечно, а потом — на кол! Но перед смертью он предрекает императору скорый конец царствия. Все, говорит, взвешено, семь раз отмерено… и отрезано. Всем, мол, крышка!
— Как же он говорит, коли он немой? — придрался Степан.
— Учел! Я учел и это. Он пишет своей кровью на стенке каземата.