Авантюристы
Шрифт:
— Жалости какие! — хлюпнула носом Катерина. — Что ж дальше-то было?
— Передокл признается Варении. Люблю, говорит, нет мочи! Нет сил, говорит, терпеть! Это, мол, по моей указке вас… того… освободили. А Кориандр тебя, дескать, не любит, а любит он власть и желает императора сверзить! Сам на трон усядется, посмотрим тогда, как вы запоете! Ну, императрица, сначала: я, мол, не верю и все такое прочее. Но потом соглашается. Гад, говорит, он! Знала, что гад! Просто проверить хотела! — Рубинов хлебнул вина и продолжил:
— Видя такие дела, Кориандр, решает извести соперника. Он вливает Передоклу в ухо яд, и тот помирает в страшных корчах, но перед тем, как помереть, сообщает Кориандру все, что об нем думает, а потом бросается на меч и все-таки кончается с именем возлюбленной на устах!
— Надо было дать ему овса порченого, он тогда б быстрее околел! — со знанием дела вставил Степан.
— Тем временем, — продолжал Рубинов, — Кориандр тайком пробирается в палаты к императору под видом бродячего факира. Он приносит с собой в корзине ядовитую змею-анаконду. Змея кусает Клавдия за пятку, и он помирает в страшных судорогах.
— Неужто так просто помрет и все? — спросил Нарышкин, которого начал занимать сюжет пьесы.
— Ну, не то, чтобы просто… Весь третий акт. Яд действует медленно, так что у императора времени навалом. Он бродит по дворцу, причитая и охая, потом раскаивается в своих делах, обличает недостатки в византийском государстве… прощает всех, соборуется и отходит со словами «пол царства за коня!»
— Знакомые какие-то слова… А зачем это ему лошадь перед смертью приспичила? — поинтересовался «Гроза морей».
— Бредит, болезный! — пожалел Степан. — Где ж это видано, чтоб за коней такую цену ломили?
— Нет, что-то ты тут недокумекал! — навел критику Терентий. — Ну, и что, удается ему с конем повидаться?
— В том-то и штука, что нет! Конь к тому времени уже околел.
— В страшных судорогах?
— Безусловно! Императору приносят только его череп. Видя такие дела, Клавдий решает последовать примеру коня и приставляется!
— Наконец-то! — облегченно выдохнул Сергей.
— Но и это еще не все! Кориандр занимает место императора и показывает всем, где раки зимуют. Ну, то есть сам становится тираном еще пуще прежнего. Варения в знак уважения преподносит ему красивую тунику, ну, рубаху до пят, если по-нашему… На, мол, миленок, носи на здоровье, смотри, не замарай! Кориандр радуется, надевает тунику, и вот тут-то вся штуковина! Туника отравлена! Да-с! Самозванец покрывается ядовитыми прыщами…
— И помирает, естественно, в страшных мучениях!? — догадался Сергей.
— Само собой! Но перед тем, как скончаться, он поджигает дворец, город и все вокруг! Империя гибнет в одночасье! — В глазах Аскольда вновь появился нехороший блеск.
— А что ж императрица? С ней-то что сталось?
— Варения бросает в лицо Кориандру свои упреки, изобличает всю его подлую сущность и с последними репликами своего монолога выбрасывается из окна!
— И разбивается?
— Вдребезги! — Рубинов наслаждался произведенным эффектом.
В наступившей тишине слышны были только сдавленные всхлипывания Катерины.
— Да, наворотили ребята дел! — хмуро произнес Степан.
— Что ты! Трагедь, одно слово! — подтвердил Терентий.
— Пьеса серьезная, — согласился Нарышкин. — Тут есть, где всеми потрохами развернуться.
Он достал новую бутыль вина, откупорил ее и налил себе полный бокал.
— Ну что ж, я думаю, мы будем это ставить. Подлец Левушка точно на такое клюнет! За успех нашего предприятия! За великое искусство театра!!!
Сергей залпом выпил бокал до дна и с размаху хлопнул его об пол.
Глава шестая
СЦЕНЫ ИЗ РОМЕЙСКОЙ ЖИЗНИ
«Если нежданное горе внезапно душой овладеет,
Если кто сохнет, печалью терзаясь, то стоит ему лишь
Песню услышать служителя Муз, песнопевца о славных
Подвигах древних людей, о блаженных богах олимпийских,
И забывает он тотчас о горе своем; о заботах
Больше не помнит: совсем он от дара богинь изменился».
Две последующие недели, занятые подготовкой к спектаклю, для компании Нарышкина пролетели, как один день. Сергей даже не подозревал, какое обременительное и хлопотное дело он затеял. Все началось с распределения ролей. Если кандидатура Катерины на роль императрицы Варении даже не обсуждалась, то с остальными персонажами пьесы начались сложности. В ранг императора возвели дядьку Терентия, но тот, узнав, что тирану полагается быть гладко выбритым по византийской моде, наотрез отказался сбривать свою бороду, да и текст роли был для него слишком велик и непонятен, не говоря уж о том, какого труда стоило заучивать его. Выспренний монолог императора Клавдия, начинавшийся почему-то словами:
«Когда б мы жили без затей, Я б перестроил Колизей, А также термы Каракаллы, Но этого мне было б мало. И я б в порыве богоравном Народ свой сделал благонравным!»Терентий комкал и жестоко перевирал. На слове «Каракаллы» он непременно спотыкался и заправлял туда лишний слог. Получалось у него «Каракаккалы», что выглядело не совсем благозвучно. Кроме того, император, который собирался сделать свой народ «благондравным», особенного доверия не вызывал.
Когда выяснилось, что вся пьеса написана в стихах, Нарышкин проявил уважение к титаническому труду Антона-Аскольда, однако же, не лишенный сам дара к рифмоплетству, довольно критически отнесся к некоторым местам эпоса г-на Репкина. Особенно его возмутило место из наставления Передокла своему черному рабу Фобию:
«Кинжал ты в грудь ему пырни И там три раза проверни, Чтобы треклятый Архилох Собачьей смертию подох.»— Это не речь благородного мужа, это пособие для начинающего живодера, — оказывал Сергей Аскольду.