Август 1956 год. Кризис в Северной Корее

Ланьков Андрей Николаевич

16 декабря 1957 г. Советский Союз и Северная Корея подписали новое соглашение о гражданстве. В соответствиии с этим соглашением двойное гражданство безоговорочно запрещалось, а тем, у кого оно на тот момент имелось, предписывалось сделать выбор. Этот документ был логическим завершением более ранних тенденций, поскольку и Москва, и Пхеньян уже с начала 1950-х гг. подталкивали бывших советских корейцев к отказу от гражданства СССР. Однако в политической атмосфере конца 1950-х гг. это соглашение было еще одним ударом по уже деморализованным советским корейцам, многие из которых к тому времени сохраняли советское гражданство только формально (они не потрудились продлить или заменить просроченные советские паспорта обычным порядком). Эти люди оказались перед трудным выбором. Они могли либо окончательно отказаться от советского гражданства и таким образом потерять всякую надежду на защиту со стороны все еще относительно влиятельного посольства СССР, либо стать советскими гражданами и тогда лишиться высоких постов и хорошей работы в северокорейском госаппарате. Вскоре стало ясно, что последнее решение почти автоматически означает также и возвращение в СССР. В конечном счете большинство советских корейцев сделало мудрый выбор, благоразумно решив, что жизнь дороже карьеры, и остались в гражданстве СССР. Однако новое соглашение подрывало саму основу существования советской фракции и еще больше ограничивало советское влияние на внутреннюю политику Северной Кореи.

Вскоре после этого Пхеньян одержал еще одну дипломатическую победу, на этот раз — в отношениях с Китаем. В 1958 г. было заключено соглашение о выводе китайских войск (так

называемых «китайских народных добровольцев») с территории КНДР. Необходимые документы были подписаны в феврале 1958 г., во время визита Чжоу Эньлая в Пхеньян, а к октябрю того же года последний китайский солдат покинул КНДР (хотя китайские военные советники оставались в стране еще некоторое время) [388] . Фактически вывод китайских войск мало изменил военно-стратегическую расстановку сил — в случае начала новой войны или возникновения чрезвычайной ситуации китайские вооруженные силы могли вернуться в Северную Корею в течение нескольких дней, поэтому степень безопасности КНДР практически не уменьшилась [389] . В то же время это событие предоставило все еще единому коммунистическому лагерю важное преимущество с пропагандистской точки зрения: американские войска по-прежнему оставались в Южной Корее, тогда как Север был якобы свободен от иностранного военного присутствия. Кроме того, подобно соглашению о гражданстве с СССР, соглашение о выводе китайских войск также имело важные внутриполитические последствия: оно существенно ограничивало возможности для прямого вмешательства во внутреннюю политику КНДР со стороны Москвы или Пекина. Прямая китайская интервенция в интересах каких-либо внутриполитических сил всегда была маловероятной, но после вывода войск такая возможность была полностью исключена.

388

Kim Hak-jun. Pukhan 50 пубп sa. С. 428.

389

В китайском черновике Совместной декларации, объявлявшей о выводе китайских войск, содержалось заявление о том, что в случае войны китайские войска будут возвращены. Корейская сторона требовала, чтобы это обещание было исключено из окончательного текста Совместной декларации. См.: Записи беседы Н. М. Шестерикова (советник посольства) с Пак Гиль Еном (зав. 1-м отделом МИД КНДР). 17 февраля 1958 г.

Примерно в то же время советские корейцы начали ощущать, что и они все чаще становятся объектом репрессивных кампаний. Как уже упоминалось, вначале главное острие репрессий было направлено против яньаньской фракции. Такая тактика была оправданна: так как в августе 1956 г. именно бывшие «китайские корейцы» составляли большинство участников и сторонников оппозиции, с ними первыми и следовало покончить. Однако после уничтожения яньаньской фракции произошло неизбежное: Ким Ир Сен обратил свое внимание на советскую фракцию, последнюю группировку в рукводстве КНДР и ТПК, которая не была связана с ним лично.

К тому времени стало ясно, что любое советское вмешательство, прямое или косвенное, крайне маловероятно. Как мы помним, в 1957 г. был арестован лидер советских корейцев и активный участник августовских событий Пак Чхан-ок. Осенью 1958 г. последовали новые аресты советских корейцев. Среди первых жертв были бывший глава штаба северокорейского военно-морского флота Ким Чхиль-сон, еще один высокопоставленный офицер Ким Вон-гиль и Пак Ый-ван, хорошо известный своей прямотой вице-премьер, столь упорно отказывавшийся выступать с «самокритикой» во время пленума ЦК [390] . Как мы помним, к тому времени официально считалось, что Пак Ый-ван был одним из руководителей августовского заговора (что, скорее всего, не соответствовало действительности). В 1959 г. аресты и «идеологические проверки» советских корейцев стали обычным делом. Люди исчезали один за другим. Одних арестовывали, других снимали с постов и ссылали в сельскую местность в кооперативы и шахты на «перевоспитание» или же в лучшем случае переводили на низшие должности. По оценкам самих советских корейцев, по меньшей мере 45 высокопоставленных партийных работников из советской группировки (то есть приблизительно четверть ее изначальной численности) подверглись репрессиям и погибли в конце 1950-х и начале 1960-х гг. [391]

390

Интервью с Зоей Пак (вдова Ким Чхиль-сона). Ташкент, 1 февраля 1991 г. По ее сведениям, Ким Чхиль-сон был арестован 28 ноября 1958 г.

391

Mirok ChosOn minjujuiii konghwaguk [Тайная история КНДР]. Seoul: Chung'ang ilbo sa, 1991. С. 371–372.

Советское посольство обычно не оказывало поддержки советским корейцам, хотя в случае с менее значительными фигурами советское гражданство само по себе давало некоторую защиту [392] . Когда советские корейцы обращались за разрешением вернуться в СССР, такое разрешение им давалось, но по своей инициативе посольство не вмешивалось в происходящее и не предпринимало целенаправленных попыток спасти тех, кто мог стать жертвой чисток (во всяком случае, сегодня о таких попытках нам ничего неизвестно). Единственным исключением представляются деятельность В. П. Ткаченко, будущего зав. корейским сектором ЦК КПСС, а тогда — молодого дипломата, благодаря решительным действиям которого был спасен не один человек. По меньшей мере в одном случае энергично действовал и аппарат советского военного атташе, организовав выезд из страны Пак Киль-нама, бывшего советского офицера (речь об этом любопытном эпизоде пойдет ниже). Однако такие акции были исключением и скорее отражали личную позицию дипломатов и офицеров, а не официальную политическую линию Москвы. В целом же посольство пассивно наблюдало за происходившей стране расправой над советскими корейцами [393] .

392

Соответствовало это действительности или нет, пока судить сложно. Например, Александр Сон (сын видного советско-корейского партработника Сон Вон-сика), который в конце 1950-х гг. являлся офицером северокорейских ВВС, убежден, что именно советское гражданство спасло его от ареста в 1960 г., когда террор в армии достиг беспрецедентного размаха. Интервьюс Александром Соном. Ташкент, 31 января 1991 г.

393

Периоды такой пассивности уже были. Балаш Шалонтай обратил внимание автора на то обстоятельство, что в 1920-х гг. в Монголии значительная часть правящей элиты состояла из бурят (по сути — советских монголов), игравших там примерно ту же роль, что и советские корейцы в ранней истории КНДР. В конце 1930-х гг. Чойбаласан, по-видимому, с одобрения СССР провёл чистки среди бурят и заменил их на местных монголов, в це-лом куда менее образованных. Это открыло перспективы грандиозного карьерного роста для местных кадров и укрепило контроль Чойбалсана над страной. Однако сходство между этими двумя случаями только внешнее, поскольку «советские монголы», по-видимости, были принесены в жертву в целях усиления политической стабильности заведомо просоветского режима, тогда как в Северной Корее наиболее вероятными причинами советской пассивности были, во-первых, стремление избежать дальнейшего осложнения все более непростых отношений с Пхеньяном и, во-вторых, невозможность эффективного вмешательства.

Нарастающее ухудшение советско-корейских отношений и усиление чисток означало, что связи с СССР перестали быть основой привилегированного статуса советских корейцев. Напротив,

в новой ситуации контакты с СССР стали потенциально опасными. В середине 1959 г. потерял работу и подвергся унизительно-разгромной «критике» Ю Сон-хун, советский кореец и бывший ректор университета Ким Ир Сена. Его, в частности, обвиняли в сознательном насаждении в университете советских традиций [394] . В МВД приблизительно в то же время высшие чиновники советско-корейского происхождения тоже стали жертвами хорошо отрежессированной критической кампании. У одного из них даже поинтересовались, «чьи интересы он защищает — компартии Советского Союза или ТПК?» До 1957 г. такой вопрос был бы невозможным, так как официально считалось, что интересы «братских партий» не могут различаться по определению [395] .

394

Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства)с Югаем Н. А., Юн Е. К. и Тюгаем М. Ф. 16 ноября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541.Оп. 10. Д. 9, папка 81.

395

Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства)с Югаем Н. А., Юн Е. К. и Тюгаем М. Ф. 16 ноября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541.Оп. 10. Д. 9, папка 81.

Некоторые советские корейцы, особенно находившиеся на службе в вооруженных силах и полиции, попали в список тех заговорщиков, которые в 1956 г. якобы планировали военный переворот. Как уж упоминалось, это обвинение было, по всей вероятности, беспочвенным, однако после декабрьского (1957) Пленума оно стало занимать все более заметное место в официальной северокорейской риторике. Соответственно, и список подозреваемых тоже постоянно расширялся. Большинство обвиняемых принадлежало к «яньаньским генералам», что вполне объяснимо: яньаньская группа стояла за «августовским кризисом» и именно ее члены традиционно были широко представлены в армейском руководстве. Тем не менее некоторые советские корейцы тоже оказались среди жертв кампании. Их обвиняли не только в поддержке Пак Чхан-ока или иногда в критике политики Ким Ир Сена, но и в более тяжком преступлении — в тайной подготовке вооруженного переворота. К примеру, в ночь на 22 сентября 1959 г. Пак Иль-му, начальник автобронетанкового управления Корейской Народной Армии, был внезапно арестован военной контрразведкой и провел 18 дней в тюрьме. По его собственным словам, он «за время нахождения под стражей неоднократно допрашивался о трудовой деятельности в СССР и КНДР, об отношениях к политике ЦК ТПК и правительства в период августовского пленума ЦК ТПК 1956 г., о связях с советскими корейцами». От него требовалось предоставить свидетельства своей непричастности к Пак Чхан-оку и другим «фракционерам» [396] . По его словам, «во время ареста обращались грубо. На допросах держали со связанными руками, оскорбляли, пытались избить. Перед освобождением предупредили, чтобы он ничего нигде не рассказывал, в том числе и в Советском Посольстве» [397] .

396

Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства) с Паком Петром Ивановичем. 10 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.

397

Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства) с Паком Петром Ивановичем. 10 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.

Примерно в то же время (возможно, в тот же самый день) был арестован и подвергся четырехдневному допросу и Пак Киль-нам, генерал КНА, начальник инженерного управления министерства обороны КНА [398] . Это был один из редких (более того, исключительных) случаев вмешательства советского посольства (точнее, аппарата военного атташе). После освобождения из заключения Пак нашел убежище в советском посольстве, где жил в квартире военного атташе, генерала Мальчевского. После нескольких недель переговоров и переписки с северокорейскими властями Пак Киль-нам в сопровождении советских офицеров был доставлен на вокзал и отправлен в СССР, причем советской поездной бригаде были даны инструкции обеспечить безопасность пассажира [399] . В официальном заявлении, которое северокорейские власти вскоре передали в советское посольство, и Пак Иль-му, и Пак Киль-нам обвинялись во «фракционной деятельности» и участии в заговоре. Так, утверждалось, что Пак Иль-му выражал поддержку венгерскому восстанию и вместе с генералом Чхве Ином, видным деятелем яньаньской фракции, обсуждал план антиправительственного восстания в Корее. Пак Киль-нама обвинили в финансовых злоупотреблениях и в том, что он «допустил серьезные вредительские действия», во время некоего важного строительства (по словам его сына, речь шла о бункере для Ким Ир Сена) [400] .

398

Запись беседы В. С. Захарьина (зав. консульским отделом) с Пак Николаем (возвращающийся в СССР советский кореец). 5 ноября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.

399

Интервью с Г. К. Плотниковым. 1 февраля 1990 г. Москва. Интервью с Романом Николаевичем Паком. Алма-Ата, 16 декабря 2001 г. (Р. Н. Пак — сын Пак Киль Нама).

400

Материалы на Пак Киль Нама (перевод с корейского). АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81. Материалы на Пак Иль My (перевод с корейского). АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81.

Это обвинение выглядело абсурдным, однако были и другие, более правдоподобные. Например, документы сохранили ранние замечания Пак Иль-му и Пак Киль-нама о тяжелой жизни простого населения КНДР. Без сомнения, эти искренние и полные сочувствия замечания в новых условиях истолковывались как доказательство «контрреволюционной деятельности». В частности, в переданной в посольство северокорейскими властями справке говорилось: «Кроме этого, Пак Киль Нам, занимая важный военный пост, клеветал на правильную политику ТПК и правительство Республики. В начале 1947 года, выступая перед своими заместителями, сознательно извращал политику партии, заявляя, что мяса и масла народ не видит, что рыбу забирают насильно, народ не в состоянии приобретать вещи, так как не может добыть средств к существованию. Передавая ложные слухи, клеветал на правильную политику нашей партии» [401] .

401

Материала на Пак Киль Нама (перевод с корейского). АВП РФ. Ф. 0541. Оп.10. Д. 9, папка 81.

С серьезными проблемами столкнулся даже Кан Чин, занимавший видное положение в коммунистическом подполье до 1945 г., подвергшийся преследованиям по политическим мотивам в конце 1940-х гг. и, казалось, к середине 1950-х гг. уже основательно забытый всеми. Кан Чин, работавший скромным переводчиком, потерявший все политические связи, хотя и сохранивший советское гражданство, был обвинен в… «терроризме» [402] . На настоящий момент трудно сказать, почему власти вдруг вспомнили о человеке, который давно уже находился в опале и не у дел, и решили расправиться с ним окончательно (насколько можно судить, Кан Чин был репрессирован).

402

Запись беседы Б. С. Захарьина (зав. консульским отделом посольства)с Ли Чхан Чоном (зав. консульским отделом МИД КНДР). 31 октября 1959 г. АВП РФ. Ф. 0541. Оп. 10. Д. 9, папка 81. Установить точное написание имени Ли Чхан Чона не удалось.