Август
Шрифт:
Ты большой мастер в том искусстве, которое избрал себе поприщем и я, да и старше меня — однако можешь ли ты с уверенностью сказать, что мудрее? Не исключено, что причина твоей меланхолии кроется скорее в тебе самом, нежели в том, что происходит в столице. Возвращайся к нам — у нас еще достаточно времени для удовольствий, прежде чем нас поглотит мрак ночи.
Но прости меня, дорогой Секст, — ты ведь знаешь, что я не большой любитель серьезных разговоров и, раз начав в этом ключе, не могу долго в нем продолжать. С самого начала в мои намерения входило просто рассказать тебе о выпавшем на мою долю восхитительном дне, в надежде убедить тебя
Вчера был день рождения императора Октавия Цезаря и потому римский выходной, однако начало его было для меня не слишком многообещающим. На службу я прибыл непристойно рано — еще до зари, когда солнце только–только начало пробиваться сквозь частокол домов, называемый Римом, пробуждая огромный город ото сна. И хотя вряд ли кому в голову могло прийти подавать в суд в такой день, но на следующий — очень даже возможно; кроме того, я должен был особенно искусно подготовить изложение одного дела. Некий Корнелий Апроний, из–за которого мне и пришлось с утра пораньше засесть за работу, подает иск на Фабия Кретика, обвиняя его в неуплате за пользование неким земельным участком, в то время как вышеозначенный Кретик выдвигает ответный иск, утверждая, что права на землю не принадлежат Апронию. Оба мошенники, и ни у того, ни у другого нет доказательств; посему искусное изложение дела и удачно представленные доводы истца играют очень большую роль — как, впрочем, и то, к какому магистрату оно попадет в руки.
Одним словом, все утро я провел в трудах; в моей голове то и дело возникали изумительные строки, как оно всегда случается, когда я занимаюсь каким–нибудь чрезвычайно занудным делом; мой писец был особенно медлителен и бестолков; а шум, доносившийся с форума, особенно нестерпимо терзал мой слух. Все это мне начинало действовать на нервы, и я в который раз пенял себе на то, что до сих пор не бросил это дурацкое занятие, которое в конечном счете не принесет мне ничего, кроме богатства, в котором я не нуждаюсь, да незавидной награды в виде сенаторского звания.
И вот в тот момент, когда я совершенно помирал от скуки, произошло некое замечательное событие: я заслышал под моей дверью сначала топот ног, потом приглушенный смех; после этого дверь широко распахнулась, и передо мной предстал самый удивительный евнух, какого я когда–либо имел возможность наблюдать, — весь завитой и надушенный, одетый в изысканные шелковые одежды, с изумрудами и рубинами на пальцах. Он стоял с таким видом, будто был не рабом, а вольноотпущенником или даже полноправным гражданином.
— Здесь тебе не сатурналии [55], — сказал я сердито. — Кто позволил тебе врываться ко мне без стука?
— Моя госпожа, — ответил он высоким женским голосом. — Моя госпожа просит тебя проследовать со мной.
— Твоя госпожа, — воскликнул я, — может хоть сквозь землю провалиться — мне–то что… Кто она, кстати?
Он изобразил на лице надменную улыбку, как будто я был жалкий червяк у него под ногами.
— Моя госпожа — Юлия, дочь Октавия Цезаря Августа, императора Рима и первого гражданина Римской империи. Есть еще вопросы, законник?
Я уставился на него, открыв рот и не произнося ни слова.
— Ты пойдешь со мной, я полагаю? — высокомерно произнес он.
Мое раздражение тут же как рукой сняло; я рассмеялся и бросил на стол своему писцу связку бумаг, над которыми до этого момента корпел.
— Постарайся что–нибудь состряпать из них, — сказал я. Затем я повернулся к рабу–евнуху, ожидающему меня. — Я последую за тобой, куда бы
По своему обыкновению, мой дорогой Секст, я отвлекусь на минутку от моего повествования, чтобы сообщить тебе следующее: по чистой случайности я всего за несколько недель до описываемых событий встречался с вышеупомянутой дамой на пышном пиру, который закатил наш общий знакомый Семпроний Гракх. Дочь императора всего как с месяц вернулась из продолжительной поездки по Востоку, где она сопровождала своего мужа Марка Агриппу, бывшего там по государственным делам, и где он и остается по сей день. Я конечно же сгорал от нетерпения встретиться с ней, ибо с тех пор, как она вернулась в Рим, весь высший свет только о ней и говорит. Поэтому когда Гракх, который, как мне сдается, с ней в довольно дружеских отношениях, прислал мне приглашение, я, естественно, тут же его принял.
В тот вечер на вилле Семпрония Гракха собрались буквально сотни людей — слишком многочисленное сборище, чтобы быть по–настоящему интересным, но не без своих положительных сторон. Несмотря на огромное скопление народу, мне посчастливилось познакомиться с Юлией, с которой мы успели переброситься парой шутливых замечаний. Это необычайно обаятельная женщина — изысканной красоты и действительно весьма образованная и начитанная. Она даже любезно дала мне понять, что знакома с некоторыми из моих стихов. Будучи наслышан о репутации ее отца как человека высоких моральных устоев (о чем тебе более чем хорошо известно, мой бедный друг Секст), я тут же предпринял жалкую попытку извиниться за чрезмерную «фривольность» отдельных моих творений, но она лишь улыбнулась в свойственной ей обезоруживающей манере и сказала:
— Мой дорогой Овидий, если ты намерен попытаться убедить меня в том, что, хотя стихи твои игривы, жизнь твоя целомудренна, я больше никогда не заговорю с тобой.
— Моя владычица, если таковы твои условия, то я постараюсь убедить тебя в обратном!
Она рассмеялась, и засим мы и расстались. И, хотя то был достаточно приятный эпизод, мне и в голову не могло прийти, что наша встреча оставит малейший след в ее памяти, не говоря уже о том, чтобы вспомнить о моем существовании по прошествии двух недель. Но тем не менее она вспомнила — вчера я снова оказался в ее обществе после событий, о которых я упомянул в начале письма.
За дверью я обнаружил полдюжины носилок с пурпурно–золотыми шелковыми балдахинами, за которыми слышались возня и громкий смех, разносившиеся по всей улице. Я остановился, не зная, что делать дальше; мой провожатый евнух стоял в стороне и ораторствовал перед нижестоящими рабами, не обращая на меня внимания. Но вот какая–то женщина сошла с носилок; я сразу же узнал в ней ту самую Юлию, которая так вовремя нарушила монотонное течение моего утра. Затем к ней присоединился еще один человек, который оказался Семпронием Гракхом. Он приветливо улыбнулся мне, и я подошел к ним.
— Ты спасла меня от смерти, вызванной скукой, — сказал я, обращаясь к Юлии. — Что ты намерена делать с моей жизнью, которая теперь полностью принадлежит тебе?
— Я распоряжусь ею весьма легкомысленно, — ответила она. — Сегодня день рождения моего отца, и он дал мне свое позволение пригласить моих друзей в его ложу в цирке. Мы будем смотреть игры и играть на деньги.
— Игры, — сказал я. — Как мило.
Я не вкладывал никакого особого смысла в это свое замечание, но Юлия увидела в нем иронию.