Августин. Беспокойное сердце

Эриксен Тронд Берг

Проблема, затронутая в том полемическом труде по эстетике, вращалась вокруг «прекрасного» и «соответствующего». Этот вопрос был затронут Платоном еще в «Гиппии Большем». Опирается ли красота на что–то, кроме одних условностей? Матафизична ли она? Не является ли она откровением скрытого порядка? Исчерпывается ли действительность красоты тем наслаждением, которое она дарит? (ср. Исп. II, 5–6). По мысли Августина, рукотворная красота, как правило, представляет собой искушение. Для него истина Бога прекраснее и восхитительнее всего остального. Вместе с тем, само это сочинение представляло собой искушение ученика пойти на все ради достижения известности. Писать такие сочинения — не что иное, как суета, говорил Августин позднее (Исп. IV, 14).

Мы не знаем эстетических

рассуждений Августина, но знаем, что вопрос об объективности красоты вскоре всплыл в его богословских сочинениях. Позднее его учение о красоте вошло в богословие, и Бог стал вечной мерой также для красоты искусства. «Искусные руки узнакгг у души о красивом, а его источник — та Красота, которая превыше души» (Исп. X, 34). Работа над вопросами, поставленными Платоном, подготовила разрыв с манихейским материализмом. Августина привлекало то, что платоники делали упор на математическую науку, и несомненно, он сравнивал их учение о бестелесном свете с манихейским образом света как тонкой субстанции (Исп. IV, 16; VII, 1; О блаж. жизни, 4).

***

Карфаген был крупным городом Римской империи. Во времена императора Константина он продолжал оставаться важнейшим центром на западе после Рима и Милана. В Карфагене Августин познакомился с сыном и зятем богатого поэта Авзония и, вероятно, с будущим префектом Рима Симмахом, который выступил против закрытия алтаря богини Виктории в здании римского сената. Речь Симмаха в защиту старой религии была последним проявлением интеллектуальной сипы, которое по своей напористости могло сравниться с новым христианским мышлением. Не исключено, что Симмах был двоюродным братом епископа Амвросия Миланского (339–397), с которым он вел борьбу, так что отношения в высших кругах римского общества часто были достаточно семейными. Августин вписался в эту среду.

В 373–74 годах Симмах был проконсулом в Африке и жил в Карфагене. Августин в то время заканчивал там свои занятия риторикой. Когда они встретились в Риме, Симмах был уже префектом Рима, то есть высшим чиновником. Милан нуждался в учителе риторики, и Симмах рекомендовал туда Августина (Исп. V, 13). Возможно, это произошло не без помощи манихейского лобби в Риме. Тяжело заболев после бегства от матери, Августин жил тогда в одном манихейском доме. Год, проведенный Августином в Риме (382), принес ему одни разочарования.

Многое указывает на то, что Симмах выбрал Августина из–за его манихейских связей. Сам префект был в Риме человеком императора. Будущая работа Августина состояла в том, чтобы сочинять панегирики императору и его семье по случаю официальных мероприятий. Августин точно знал, что представляет собой Симмах, а префект знал, что Августин, получив место учителя риторики, будет перед ним в долгу. Как бы то ни было, парадоксально, что за отправкой Августина в Милан к епископу Амвросию стоял последний ярый защитник язычества в Риме. В Милане Августин встретил целый сонм философов, поэтов и ораторов, приближенных к императору. Он принимал участие в совместном изучении Платона и слушал проповеди Амвросия. В Милане собрался весь ученый мир империи.

Августин почти ничего не пишет об архитектуре городов, которые он повидал. Многое из того, на что обратил бы внимание современный человек, он просто не заметил. Мы могли бы ждать, что он, уроженец маленького провинциального города в сердце Северной Африки, хоть что–то скажет о великолепии Рима и Милана. Но во всем его творчестве нет ни малейшего намека на то, что его поразила их роскошь. Прежде всего он обращал внимание не на здания и пейзажи, а на людей и их го/юса.

Во время своего первого приезда в Рим Августин почти не заметил христианской части города. Он жил с манихеями, которые враждебно относились к Церкви и всему, что ей сопутствовало. А ведь те годы были очень важны для христиан, живших в этой мировой столице. Именно тогда Иероним проповедовал римскому высшему классу аскетическое христианство, вскоре после чего уехал в Святую землю (385). Однако нет никаких свидетельств, что писавшие друг другу письма Иероним и Августин когда–либо встречались. Как раз в 380 году папа Дамас составил перечень находящихся в Риме мощей великомучеников и перечислил важнейшие могилы. Именно благодаря ему Рим навсегда превратился в город, куда стремились паломники. И все–таки христианское великолепие Рима не произвело на Августина никакого впечатления.

Римский круг общения Августина говорит о том, что в 383 году он по–прежнему оставался манихеем. И даже общался с теми, кто принадлежал к внутреннему кругу манихейской секты (Исп. V, 10). Однако в то же время он открыл в платонизме скептические традиции и скептические стороны в текстах и мышлении Цицерона (О блаж. жизни, 4). Для скептиков мудрость равнялась отказу от вынесения приговора (Исп. V, 10). Пока что это Августина устраивало. Правда, осенью 386 года он придет к заключению, что скептицизм подобен огромной скале, мешающей мореплавателю попасть в желанную гавань (О блаж. Жизни, 3). Это принципиальное сомнение было последним препятствием, которое он преодолел, прежде чем обрел твердую почву под ногами. Августин говорит об «отчаянии в погоне за истиной», которую испытывает скептицизм: desperatio verum inveniendi. Совершенно очевидно, что он приписывает сочинениям скептиков страстность, в которой они сами вряд ли признались бы. Августин верит, что говорит от имени всех скептиков, но на самом деле он говорит только о себе и о своих неудовлетворенных поисках знания, которое одно может дать покой.

Вторая встреча Августина с Цицероном происходит в конце того периода, когда он был манихеем. Теперь его вдохновляют диалоги из сочинения «Учение академиков». Начиная с бесед с Фавстом Милевским и до знакомства с работами Платона в 385 году, Августин остается верен скептицизму. Его диалог «Против академиков» свидетельствует о том, что искушению скепсисом пришел конец. «Им казалось вероятным, что истину найти нельзя, а мне кажется вероятным, что ее найти можно», — говорит он (Пр. акад. ||, 9). Августин должен был преодолеть скептицизм, чтобы двигаться дальше по своему философскому пути.

В Карфагене Августин преподавал риторику студентам (Исп. V, 7), этим он занимался в течение десяти лет вплоть до знаменитого лета 386 года в Милане. Но для того, чтобы занимать такие посты, надо было иметь хорошие политические связи. Можно предположить, что получить место в Карфагене Августину помог его друг Романиан, но кто обеспечил ему должности в Риме и в Милане, мы достоверно не знаем. У Августина были связи среди сенаторов (Пр. акад. 1,2). Первые, кто приходит на ум, — это проконсул Виндициан в Карфагене и префект Рима Симмах — Симмах был связан с Карфагеном по своей прежней должности и имел большие поместья в Северной Африке. Авзоний и его родственники тоже могли приложить к этому руку. Но нам неизвестны точно причины, заставившие их продвигать Августина. Единственное, что можно сказать с уверенностью — в этот решающий период в поведении Августина не было никаких признаков, что он христианин. Иначе Симмах не стал бы помогать ему. Но когда Августин покинул Рим, он вместе с тем навсегда выбросил общину манихеев из чувств и из мыслей своих (Исп. V, 14).

Глава 6.Между императором, Амвросием и Моникой

Августин приехал в Милан осенью 384 года. Именно в Милане императоры Константин и Лициний в 313 году провозгласили веротерпимость. Тридцатилетний Августин приехал в политическую столицу Западной империи скептически настроенным, уставшим от жизни человеком, который благод аря своим талантам, случайностям и хорошим связям поднялся на вершину быстрее, чем мог ожидать. Он окружил себя скептиками и читал «Учение академиков» Цицерона, сочинение, говорившее о смирившейся жизненной мудрости последнего периода республики (45 год до н. э.). Августин переживал, так сказать, кризис тридцатилетнего возраста — все его желания как будто исполнились, а он, тем не менее, чувствовал ббльшую неудовлетворенность, чем когда бы то ни было. Только новый авторитет мог собрать воедино все оборванные нити. Даже сам император не произвел на Августина никакого впечатления.