Австрия в ХХ веке
Шрифт:
Дополнения к конституции Австрии (1988 г.) расширили права земель в вопросах охраны окружающей среды, они получили право заключать международные соглашения с соседними странами. И все же на сегодняшний день «федеративная государственная структура Австрии не находит достаточного воплощения в существующей конституции… Земли превращены в единицы управления вместо того, чтобы выступать в виде политических величин» (В.С. Рыкин). Это обстоятельство стало одним из камней преткновения при выработке проекта новой конституции Австрийской республики.
На исходе ХХ века Австрийская
Популизм Хайдера, имевший явный праворадикальный оттенок, делал его партию малоприятным партнером для переговоров о сотрудничестве. После выборов большинство политических обозревателей делало ставку на сохранение большой коалиции, однако социалисты так и не смогли договориться с «народниками». Камнем преткновения стал пост министра финансов – ключевой для давно уже назревшей санации бюджета. В итоге сложных закулисных комбинаций на свет появилась черно-голубая коалиция: АНП и АПС, получившие по 52 места в парламенте, смогли образовать кабинет против первой партии – СПА, которой пришлось занять скамьи оппозиции.
Девятым канцлером Второй республики стал Вольфганг Шюссель, первый лидер буржуазной партии после трех десятилетий пребывания социалистов на этом посту. Шюссель занимал министерские посты с 1989 г., однако выглядел в глазах общественного мнения скорее исполнительным чиновником, чем личностью с большими амбициями. Журналисты даже окрестили его «тихоней» (Schweigekanzler). Первое впечатление оказалось обманчивым. Шюссель демонстрировал завидное постоянство при формулировании своих политических целей и не меньшее упорство в их достижении. Еще в 1995 г. после избрания на пост председателя АНП он построил следующую структуру приоритетов: «Для того, чтобы вернуть себе место первой партии, нам необходим четкий профиль. Мы должны убедить всех в том, что мы – партия середины. Второй крупной темой для нас является Европа. Третьей – безопасность Австрии, и четвертой – положение семьи».
Участие в правительстве Шюсселя представителей партии Хайдера (последний отказался от министерского портфеля) вызвало настоящий шок среди либеральной общественности страны. Деятели культуры и искусства выступали с пламенными речами на антифашистских митингах, говоря о том, что Австрия не извлекла уроков из прошлого, радикально настроенные демонстранты пытались блокировать подступы к резиденции кабинета министров. Вскоре последовали протесты официальных кругов США и Израиля. Члены ЕС по инициативе французского президента Жака Ширака объявили о замораживании двусторонних контактов с Австрийской республикой.
Шюссель показал, что может держать удар. Не делая секрета из своего негативного отношения к популистским эскападам Хайдера, он отказался от формирования правительства меньшинства или проведения досрочных выборов. Уход социалистов позволил ускорить приватизацию государственного сектора. На торги были выставлены 22,4 % акций наиболее прибыльного из предприятий – телекоммуникационного
Уменьшение государственного долга являлось одним из требований Европейского союза, что позволяло Шюсселю переложить ответственность за непопулярные меры на Брюссель. В то же время он считал, что время «государства всеобщего благосостояния» прошло, и для того, чтобы выдержать конкуренцию азиатских стран, австрийская экономика должна преодолеть «синдром нулевого роста». Соотношение сил в системе социального партнерства изменилось в пользу предпринимателей. Долгое время она «базировалась на принципе добровольности, осуществлялась неформально и конфиденциально, не на виду у широкой общественности» (Э. Талош). В новых условиях это позволило правительству, не связанному конкретными обязательствами перед социальными партнерами, сделать ставку на поощрение предпринимательской инициативы. В отличие от профсоюзов, пригрозивших забастовкой, Палата трудящихся отказалась от конфронтации с исполнительной властью. Как и ранее Палата в обязательном порядке объединяет экономически активное население страны, работающее по найму, но выборы ее руководящих органов уже не вызывают былого интереса в обществе.
После кратковременного всплеска эмоций, связанного с приходом в правительство партии Хайдера, общество вновь отдалилось от власти на почтительную дистанцию. Современного австрийца волнуют проблемы, лишь опосредованно связанные с миром большой политики: престижная работа, интересный досуг, доступность образования для детей, обеспеченная старость. Хотя выведение среднего арифметического в общественной жизни и является весьма неблагодарным занятием, попробуем выделить наиболее яркие черты австрийского национального характера.
Житель Вены, Граца или Зальцбурга при первой встрече удивит вас своей вежливостью, затем покажется закомплексованным чудаком, а в конце концов оставит впечатление человека, знающего, чего он хочет добиться, но предпочитающего об этом не говорить. Упорство в достижении поставленной цели объединяет немцев и австрийцев, но если первые выберут самый короткий путь, то вторые – самый удобный. Среднестатистический гражданин Австрии был и остается виртуозным приспособленцем. Во время пребывания в Вене автору не раз приходилось слышать поговорку: «В США разрешено все, что не запрещено. В ФРГ запрещено все, что не разрешено. В Австрии разрешено все, что запрещено». При этом каждый австриец знает, где нужно остановиться, чтобы не конфликтовать с законом. Не случайно Вена считается самой безопасной из европейских столиц. Так, не считается плохим тоном получать пособие по безработице и немножко подрабатывать нелегально. Но когда «немножко» приобретает солидные размеры, хитреца начинают сторониться соседи и навещают чиновники с биржи труда.
Жизнь в Австрии похожа на чемодан с двойным дном – на первый взгляд все размеренно и спокойно, но самое главное скрыто от глаз непосвященных. Публицист Роберт Менассе нашел весьма громоздкую, но достаточно точную характеристику стиля общения своих соотечественников: «В Австрии сформировался особый тип общественного дискурса, отличающийся тем, что здесь никогда не говорят о том, что думают, и никогда не думают о том, что говорят, поэтому все здесь приобретает символическое значение, которое, однако, по мере возможности не обнаруживает значения реального».