Австро-Венгрия: судьба империи
Шрифт:
После австро-венгерского компромисса 1867 года Галиция получила в составе Цислейтании широкую автономию. Делопроизводство в провинции с той поры велось на польском языке, относительно свободно работали польские и русинские школы, театры, университеты (в Кракове и Лемберге). Служением императору при всем своем национальном патриотизме не брезговали польские дворяне – достаточно вспомнить двух Агеноров Голуховских или графа Казимира Бадени, выросшего на габсбургской службе до поста премьер-министра Цислейтании. Многие представители шляхетских фамилий подписали вовсе не мотивированное венской волей, а, судя по всему, искреннее обращение к Францу Иосифу, в котором значились и такие выспренние слова: “Близ Тебя, Сиятельнейший, стоим и стоять желаем”. Крупнейший краковский живописец второй половины XIX века, выразитель художественных идей национального романтизма Ян Матейко, создавший, помимо десятков патриотических полотен-эпопей, портретную галерею польских королей, считал за честь подарить Францу Иосифу свою работу или получить от императорского двора творческий заказ. В Хофбурге как своеобразный символ примирения с поляками расценили организованную осенью 1880 года с большой помпой “двойную” поездку императора в оба главных города королевства Галиция и Лодомерия. В этом путешествии Францу Иосифу, как вспоминали генералы свиты, Галиция устроила поистине верноподданнический прием. Габсбургских поляков и
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
ЛЕОПОЛЬД ФОН ЗАХЕР-МАЗОХ,
эстет и извращенец
Родился в 1836 году во Львове в семье начальника полиции Леопольда Захера и дочери ректора университета Шарлотты фон Мазох. В возрасте 12 лет вместе с семьей переехал в Прагу. Университетское образование получил в Граце. По некоторым данным, в 1860-е годы преподавал историю в университете Лемберга, но затем выбрал карьеру литератора. Писал в основном на немецком языке. Действие многих произведений Захер-Мазоха происходит в Галиции. Автор романтических повестей и фольклорных новелл (“Одна галицийская история”, “Галицийские рассказы”, “Еврейские рассказы”, “Польские еврейские рассказы”), написанных в реалистической манере исторических любовных романов (“Дон Жуан из Коломыи”, “Идеалы нашего времени”, “Последний король мадьяр”). Отличался либеральными взглядами, выступал против антисемитизма. Произведения Захер-Мазоха по стилю и настроению сравнивали с прозой Ивана Тургенева, однако сделавший лембергского писателя знаменитым мотив творчества относится не к социальной, а к эротической области: это описания наслаждений от подчинения мужчины насилию со стороны женщин. Такие эмоции Захер-Мазох фиксировал, основываясь на собственном сексуальном опыте и фантазиях. Считается, что сюжет романа “Разведенная женщина” дала писателю история его отношений с баронессой Анной фон Коттвиц. Главная книга Захер-Мазоха – опубликованный в 1869 году роман “Венера в мехах”, фабулу которого составила непростая связь автора с баронессой Фанни фон Пистор. “Венера в мехах” вошла в задуманный Захер-Мазохом шеститомный цикл “Наследие Каина”; писатель успел создать только две, хотя и обширные, книги. В 1886 году психолог Рихард фон Крафт-Эбинг назвал сексуальную патологию – удовольствие от боли и подчинения – мазохизмом. В 1881 году дважды разведенный Захер-Мазох переехал в Лейпциг; в конце жизни он страдал душевным расстройством и несколько лет провел в психиатрической клинике. Скончался в Германии в 1891 году. Во Львове именем Мазоха названо популярное у туристов и местной золотой молодежи кафе. Рядом с входом красуется вполне похабная скульптура писателя.
В последней трети позапрошлого века Львов-Лемберг переменился. Центральные улицы замостили, использовав в качестве брусчатки блоки из средневековых укреплений. От сшитой почти двухкилометровой каменной нитью Высокой и Низкой стен сложной системы крепостных башен – Кожемяк, Золотарей, Гончаров, Котляров, Сапожной, Пустой, Еврейской – сохранилась всего одна, Глиняная, да еще стоявшая отдельно, по внешнюю сторону земляного вала, Пороховая. Внутри прежнего крепостного каре, близ стен ратуши, появились четыре нарядных фонтана со статуями античных богов. Постепенно Лемберг обзавелся всем тем, без чего не мог обойтись уважающий себя габсбургский город: сословными и национальными казино, немецким и польским театрами (здание местной Оперы, как здесь считают, равное по красоте и шику не только венской, но и парижской, построено в 1900 году), линиями электрического трамвая, внушительного вида вокзалом, гостиницами и банками, торговыми пассажами и особняками состоятельных буржуа.
Улицы Гетманская и Карла Людвига. Фото 1905 года.
К высочайшему визиту 1880 года, увы, не успели завершить строительство комплекса сейма королевства Галиции и Лодомерии. Задержка объяснялась тем, что в Вене в свое время постановили: спроектировать этот важный объект должен либо русин, либо поляк, поэтому в Хофбурге не утвердили даже проекта прославленного австрийского мастера Отто Вагнера. Нужный “национальный кадр” так и не нашелся; заказ в результате выполнил местный архитектор-немец Юлиан Гохбергер. Варшавский скульптор Теодор Рыгер, получивший в свое время образование в обеих столицах Австро-Венгрии, украсил фронтон здания сейма аллегорической группой “Покровительственный дух Галиции”. Центральная фигура (аллегория Галиции) в объединительном жесте простирает одну руку к русину (аллегория Днестра), а другую – к польке (аллегория Вислы), подчеркивая единство Восточной и Западной Галиции. В фойе парламента разместили бюсты польских королей и древнерусских князей, что подчеркивало уважение австро-венгерского начальства к прошлому покоренного края. Теперь в этом здании – главный львовский университет имени Ивана Франко.
Театр Скарбека. Открытка 1900 года.
Большие кварталы во “франц-йозефинском” стиле во Львове принялись возводить ближе к концу XIX века, когда и до дальнего имперского востока докатилась европейская строительная лихорадка. Видную роль в изменении городского облика сыграли два архитектора: поляк армянского происхождения Юлиан Захаревич и украинец наполовину немецкой крови Иван Левинский. Захаревич, первый ректор Политехнической школы (ныне университет “Львовская политехника”), спроектировал, отреставрировал и построил в Галиции несколько десятков объектов, которые и сейчас по праву числятся среди самых элегантных, за что получил от благодарных соотечественников своеобразное “приложение” к фамилии – Lwigr'od (по-польски буквально “Лев-город”, то есть собственно Львов). Захаревича-Львигруда принято считать основателем львовской архитектурной школы, главный вклад которой в развитие модерна, насколько можно судить, заключается в творческом использовании традиций местного народного зодчества (так называемая карпатская эстетика). Иван Левинский, хотя и сам много проектировал в том же стиле, вошел в историю прежде всего как организатор производства. Он основал крупную даже по европейским меркам того времени проектную мастерскую и наладил в городе массовое строительство, используя передовые промышленные методы и новомодные материалы вроде железобетонных конструкций. В 1894 году компания Левинского получила исключительное право на поставку облицовочного кирпича для правительственных зданий Австро-Венгрии.
При непосредственном участии Захаревича и Левинского в 1888–1891 годах в столице Галиции осуществили урбанистический, как сказали бы сейчас, проект, коренным образом изменивший всю местную топографию. Огибавшую площадь Рынок и окрестные кварталы с запада, неширокую, но полноводную, а потому доставлявшую горожанам много хлопот, речку Полтву упрятали в бетонный коллектор. Поверх распланировали подобие венского Ринга, цепочку соединенных площадями каштановых бульваров. В результате не вышло и полукольца, но намерения замкнуть окружность одолевали, кажется, каждую вновь утверждавшуюся в городе власть. Ринг Адольфа Гитлера с помпезным памятником фюреру и триумфальной аркой, как замышляли в начале 1940-х, во Львове не появился; проспект Ленина с монументом (на его месте теперь устроена пышная клумба), конечно же, просуществовал над заточенной в трубу рекой весь советский период.
Вот уже больше века Львов остается безводным городом. Похороны Полтвы хоть и избавили горожан от неудобств, но все-таки лишили восьмисоттысячный сейчас мегаполис естественной оси координат. Это предмет для бесплодных размышлений, изменить уже ничего нельзя: многие считают, что город без реки – как тело без души. Смелый градостроительный проект лишил Лемберг-Львов набережной-променада, утренних рыболовов, терпеливо глядящих в темную глубину, наконец, правого и левого берегов, важных в городской топографии. Русло Полтвы обозначено теперь пунктирным потоком автомобилей на проспектах Свободы и Тараса Шевченко. На этой магистральной спице воздвигли памятники двум национально значимым поэтам. Прикрепленный к высокой колонне бронзовый ангел с австро-венгерских времен протягивает лиру польскому пророку-стихотворцу Адаму Мицкевичу и при этом, как уточняют путеводители, никогда не затеняет великого поэта своими крылами. Украинские патриоты прозвали этот монумент работы Антона Попеля “тупым карандашом”. В паре сотен метров к западу от романтичного Мицкевича стоит Тарас Шевченко из позднесоветской бронзы; за его спиной – образец украинского постмодерна (вполне удачный), мемориал “Волна национального возрождения”.
Гуцулка. Рисунок 1900 года.
В конце XIX века во Львове-Лемберге, помимо прочих, появились и монумент основоположнику польской драматургии Александру Фредро, и памятник гетману и польскому королю Яну III Собескому [89] , которому Габсбурги, напомним, обязаны решающим разгромом турок под Веной в 1683 году. Украинцам, напротив, долго не удавалось увековечить память своего национального кумира, Кобзаря; скромный бюст Тараса Шевченко в Лемберге смогли установить у здания Национального музея лишь к столетию поэта, в 1914 году. Москвофилы, со своей стороны, вынашивали проект памятника Александру Пушкину, однако в итоге скромную скульптуру поэта с книгой в руках установили не в столице провинции, а в далеком селе Заболотовцы. Город австрийской поры по понятным причинам украшали преимущественно бронзовые фигуры императорских наместников и генералов. Из верных престолу поляков монумента удостоился дослужившийся до должности министра иностранных дел Австро-Венгрии Агенор Голуховский-младший, хоть и сторонник полонизации края, но не радикал, а умеренный австрофил. Этот памятник бесследно сгинул в советское время.
89
В 1888 году в Киеве открыли памятник Богдану Хмельницкому работы Михаила Микешина. Львовский монумент Собескому выполнен Тадеушем Барончем в той же манере; более того – эти две конные скульптуры роднит несомненное сходство. Интересно, что первый представленный Микешиным проект памятника гетману оказался антисемитским и антипольским, потому и не получил высочайшего одобрения: конь Хмельницкого сталкивал польского шляхтича, еврея-арендатора и монаха-иезуита со скалы, под которой малоросс, червоноросс, белорус и великоросс слушали песню слепого кобзаря. Львовский памятник Собескому в 1950-е годы перевезли в Гданьск, а памятник Фредро – во Вроцлав.
Позднеавстрийская эпоха оставила Львову в наследство любопытное социальное явление, характерное для поры первоначального накопления капитала в мелкобуржуазной городской среде, сохранявшей еще основы крестьянского быта и патриархального сознания. В тогдашних лембергских предместьях (Лычаково, Подзамчье) сформировалась субкультура батяров. Так называли молодых озорников, праздно проводивших время в дружеских застольях и бесцельных прогулках, любивших рискованные шутки, не брезговавших сомнительными затеями, уличным хулиганством и мелкими кражами. Название этим галицийским апашам дало венгерское слово betyar – “разбойник”, “авантюрист”. Батяры пользовались особым жаргоном, так называемым львовским балаком, в котором польские, украинские, немецкие, еврейские слова смешивались с криминальной лексикой. Батяр (естественно, наряду с жандармом и невинной девушкой из хорошей семьи) стал заметной фигурой фольклора габсбургской поры, а сегодня еще и главным персонажем городского праздника, в котором австро-венгерская эпоха предстает совсем уж добродушной картинкой из прошлого.
Такие воспоминания об Австро-Венгрии, по всей вероятности, теперь приятны львовскому сердцу. Через скверик от бывшего костела бернардинцев – украшенное бюстом и портретами Франца Иосифа и членов его семейства кафе Локaль (одна из ячеек модной сети авторских ресторанов “!ФЕСТ”) в черно-желтых имперских цветах. В меню ресторана Amadeus, что прямо под боком Кафедрального собора, вареники с вишнями соседствуют с кайзер-омлетом. Настоящей выпечкой по-венски хвалятся кондитерская Веронiкa и кафе в самом старом в городе отеле “Жорж” (открыт в памятном для всей Европы 1812 году французом Жоржем Гофманом под названием H^otel de Russie). Есть в двух шагах от смущенного высокой Волной национального возрождения поэта Шевченко даже “Венское кафе”, в котором, правда, нет ровным счетом ничего венского. Везде кормят вкусно, встречают доброжелательно, берут – по европейским меркам – совсем недорого. Но, положа руку на сердце, скажем: вареники во Львове все-таки побеждают кайзера. Если даже и успела сформироваться в Восточной Галиции австро-венгерская традиция, то частые смены политических режимов, каждый из которых начинал отсчет истории с нуля, не дала этой традиции уцелеть. Поэтому какой кофе варили в “Шотландском кафе” (Kawiarnia Szkocka), где собирались когда-то математики “львовской школы” и куда гимназистом, говорят, заглядывал Станислав Лем; какие штрудели выпекали в цукорне Юзефа Залевского, что размещалась за углом от главных городских купален Святой Анны; какой лимонад заказывали дамские угодники в кондитерской Вольфа на улице Карла Людвига – нам не узнать и не попробовать.