Автобиография
Шрифт:
Парни ликовали неописуемо. Они помогли мне составить завещание, что увеличило мой дискомфорт – с меня уже было довольно. Потом они отвели меня домой. Спать я не мог совершенно – мне не хотелось спать. Многое надо было обдумать, и на все это только четыре часа – потому что на пять утра была назначена трагедия, мне предстояло потратить один час – начиная с четырех, – чтобы попрактиковаться с револьвером и выяснить, какой стороной наводить его на врага. В четыре мы спустились в небольшой овраг, примерно в миле от города, и позаимствовали в качестве мишени дверь амбара – позаимствовали у человека, который уехал погостить в Калифорнию, – и мы прислонили к этой двери посередине жердь от забора, чтобы она изображала мистера Лэйрда, и встали напротив нее. Но жердь была не вполне подходящей заменой мистеру Лэйрду, потому что он был выше и тоньше жерди. Ни за что и никогда невозможно было бы в него попасть, а если бы и удалось, то весьма вероятно, что он расщепил бы пулю – наихудший материал для дуэльных целей, который только можно себе вообразить. Я начал тренироваться на жерди – и не мог в нее попасть. Тогда я стал стрелять в дверь амбара, но мне не удавалось попасть и в нее. Никто не подвергался опасности, кроме окрестных бродяг, по сторонам от этой мишени. Я был совершенно обескуражен и нисколько не взбодрился, когда мы вскоре услышали пистолетные выстрелы в соседнем овраге. Я знал, что это такое, – это Лэйрда натаскивала его шайка. Они услышат мои выстрелы и, конечно, переберутся через край оврага, чтобы посмотреть, что за рекорды я ставлю, – оценить, каковы их шансы против моих. Что ж, у меня не было никаких рекордов, и я знал, что если Лэйрд переберется через бугор и увидит мою дверь амбара без единой царапины, то так же страстно захочет драться, как хотел я, – то есть как я хотел в полночь, прежде чем пришел этот его катастрофический положительный ответ на мой вызов.
И вот как раз в тот момент маленькая птичка, не больше воробья, пролетала
– Кто это сделал?
Прежде чем я успел ответить, Стив небрежно и спокойно бросил:
– Это сделал Клеменс.
Секундант сказал:
– О, это удивительно. Как далеко находилась птица?
Стив ответил:
– О, недалеко – ярдах в тридцати.
Секундант сказал:
– О, так это поразительная меткость. Как часто он может такое проделывать?
Стив ответил со смехом:
– О, примерно четыре раза из пяти, верно?
Я знал, что этот шельмец лжет, но промолчал. Секундант произнес:
– Это просто ошеломительная меткость: я-то предполагал, что он не способен попасть даже в здание церкви.
Его предположение было очень недалеко от истины, но я ничего не сказал. Секундант отвез домой мистера Лэйрда, у которого слегка подгибались ноги, и Лэйрд прислал мне собственноручно написанную записку, в которой вежливо отказывался со мной драться на каких бы то ни было условиях.
Что ж, моя жизнь была спасена – спасена волей этого случая. Я не знаю, что об этом вмешательстве Провидения подумала птица, но я почувствовал себя при этом очень и очень приятно и комфортно. Так вот, мы узнали впоследствии, что Лэйрд поразил свою мишень четыре раза из шести подряд. Если бы дуэль состоялась, он бы так изрешетил мне шкуру, что она бы не удержала моих основных начал.
Когда подошло время завтрака, весь город облетела новость, что я послал вызов, а Стив Гиллис его отнес. И это, согласно недавно принятому закону, давало основания приговорить каждого из нас к двум годам тюремного заключения. Судья Норт не известил нас самолично, но это сделал один из его близких друзей. Он сказал, что нам было бы неплохо покинуть Территорию первым же почтовым дилижансом: таковой отправлялся на следующее утро, в четыре часа, – а тем временем нас будут разыскивать, но без особого рвения. Если же мы будем находиться на Территории после отбытия дилижанса, то станем первыми жертвами нового закона. Судья Норт горел желанием раздобыть какие-нибудь наглядные примеры действия этого закона и непременно продержал бы нас в тюрьме полные два года. Никому в угоду не стал бы он нас миловать.
Что ж, мне показалось, что наше общество больше не желательно в Неваде, поэтому мы весь день сидели в наших жилищах и соблюдали надлежащую осторожность – кроме одного раза, когда Стив отправился в гостиницу, чтобы уделить внимание еще одному моему клиенту. Им был некий мистер Катлер. Видите ли, Лэйрд был не единственным человеком во время замещения мною редакторской должности, кого я пытался реформировать. Я огляделся, отобрал еще нескольких людей и влил в них новую струю жизни путем доброжелательной критики и порицаний – так что, когда я отложил свое редакторское перо, то имел четыре удара хлыстом и мне причиталось две дуэли. Удары хлыстом нас не интересовали, они не сулили славы, ради них не стоило стараться, но понятия чести предписывали обратить внимание на эту вторую дуэль. Мистер Катлер прибыл из Карсон-Сити и отправил вызов из отеля, через посыльного. Стив отправился туда, чтобы его умиротворить. Стив весил всего девяносто пять фунтов, но по всей Территории было хорошо известно, что своими кулаками он мог превзойти любого, кто ходил на двух ногах, каковы бы там ни были его вес и мастерство. Стив был истинным Гиллисом, а когда кто-нибудь из Гиллисов встречался с кем-то лицом к лицу и намеревался сделать какое-то предложение, от этого предложения было не так просто отмахнуться. Когда Катлер обнаружил, что Стив является моим секундантом, он поостыл, сделался спокойным и рассудительным и приготовился слушать. Стив дал ему пятнадцать минут на то, чтобы убраться из отеля, и полчаса на то, чтобы убраться из города, а не то будут последствия. Таким образом, и эта дуэль прошла успешно, потому что мистер Катлер немедленно отбыл в Карсон полностью убежденным и реформированным человеком.
С тех пор я никогда не имел ничего общего с дуэлями. Я всецело их осуждаю. Я считаю их неразумными и знаю, что они опасны, а также греховны. Теперь, если вдруг какой-то человек бросит мне вызов, я отправлюсь к тому человеку, добродушно и всепрощающе возьму его за руку, поведу в тихое уединенное место и попросту убью. Тем не менее я всегда испытывал огромный интерес к дуэлям других людей. Человек всегда чувствует непреходящий интерес к любому героическому событию, которое вошло в его жизненный опыт.
В 1878 году, четырнадцать лет спустя после моей так и не материализовавшейся дуэли, господа Фурту и Гамбетта [113] дрались на дуэли, которая сделала их обоих героями во Франции и посмешищем во всем остальном мире. Я осенью и зимой того года жил в Мюнхене и так заинтересовался этой забавной трагедией, что написал о ней пространный отчет, и он содержится где-то в одной из моих книг – отчет, в котором присутствовали некоторые неточности, но с точки зрения демонстрации духа той дуэли, думаю, он был правдив и заслуживал доверия. А когда я жил в Вене, тридцать четыре года спустя после моей неудавшейся дуэли, интерес к такого рода событиям был все еще силен, и я нахожу среди моих автобиографических рукописей того времени главу, которую начал, но так и не закончил. Я хотел ее закончить, но держал открытой в надежде, что итальянский посол, мистер Нигра, найдет время снабдить меня полностью всей историей приключений синьора Кавалотти в этой области. Но он был занятым человеком, всегда что-то прерывало его, прежде чем ему удавалось как следует приступить, поэтому моя надежда так никогда и не воплотилась. Ниже представлена эта самая незаконченная глава.
113
Фурту, Мари-Франсуа-Оскар-Барди (1836–1897) – французский политический деятель; Гамбетта, Леон (1838–1882) – французский политический деятель, премьер-министр и министр иностранных дел Франции в 1881–1882 гг. – Примеч. науч. ред.
Касательно дуэлей. Это времяпрепровождение является сегодня в Австрии таким же обыденным делом, как и во Франции, но с той разницей, что здесь, в австрийских коронных землях [114] , дуэль опасна, тогда как во Франции – нет. Здесь это трагедия, во Франции – комедия, здесь это торжественный ритуал, там – баловство; здесь дуэлянт рискует жизнью, там не рискует даже своей рубашкой. Здесь он орудует пистолетом или саблей, во Франции – шпилькой для волос, причем тупой. Здесь тяжело раненный пытается самостоятельно дойти до больницы, там ему закрашивают царапину, так чтобы можно было потом ее найти, укладывают страдальца на носилки и выносят с поля брани под музыку оркестра.
В конце французской дуэли противники обнимаются, и целуются, и плачут, и расточают похвалы доблести друг друга; затем хирурги проводят осмотр и вычленяют оцарапанного, а оставшийся помогает переложить его на носилки и оплачивает перевозку; в свою очередь, оцарапанный вечером угощает всех шампанским и устрицами, после чего «инцидент исчерпан», как говорят французы. Все это учтиво, и любезно, и мило, и впечатляюще. В конце австрийской дуэли оставшийся в живых соперник мрачно предлагает другому руку, изрекает несколько фраз учтивого сожаления, затем говорит ему «до свидания» и идет своей дорогой, и этот инцидент также исчерпан. Французский дуэлянт тщательно оберегается от опасности правилами игры. Оружие противника не может дотянуться до его тела: если он получит царапину, она будет не выше локтя. В Австрии же правила игры не предусматривают мер безопасности, они обычно заботливо предусматривают обратные меры. Как правило, сражение должно поддерживаться, пока один из мужчин не выведен из строя; порез или прокол, не выводящий из строя, человека не освобождает.
На протяжении трех месяцев я следил за венскими журналами, и всякий раз как в их телеграфных колонках появлялось сообщение о дуэли, вырезал его. Благодаря этому учету я обнаружил, что участие в дуэлях в Австрии не ограничивается только журналистами и старыми девами, как во Франции, но ими увлекаются военные, журналисты, студенты, врачи, адвокаты, представители законодательной власти и члены кабинета, члены судейской коллегии и полицейские. По закону дуэли запрещены, поэтому странно бывает видеть законодателей и членов исполнительной власти, так вот играющих с огнем. Несколько дней назад граф Бадени, в то время глава правительства, дрался на пистолетах здесь, в столице империи, с депутатом Вольфом, и оба этих высокопоставленных христианина чуть не были отлучены от Церкви – ибо Церковь, так же как и австрийские коронные земли, запрещает дуэли.
В одном случае, недавно, в Венгрии, полиция вмешалась и остановила дуэль после ее начала. Это был поединок на саблях между начальником полиции и прокурором города. Газеты написали об этом обидные вещи. Там говорилось, что полиция помнит о своем долге необычайно хорошо, когда участниками дуэли являются их собственные должностные лица. Но я думаю, что мелкие сошки проявили простое здравомыслие. Если бы их начальники хорошенько порезали друг друга, общественность бы спросила: «Где была полиция?» – и их право занимать свои должности оказалось бы под угрозой, но обычай не предписывает им в нужный час оказаться на месте, когда простые граждане что-то объясняют друг другу с помощью сабель.
Была и другая дуэль – двойная дуэль, – происходившая поблизости в то же самое время, и в этом случае полиция подчинилась обычаю и не вмешалась. Ведь их обыденные интересы не находились под угрозой. На этой дуэли терапевт дрался с парой хирургов и ранил обоих – одного легко, другого – серьезно. Владелец похоронного бюро хотел удержать людей от вмешательства, но это опять-таки было совершенно естественно.
Выбирая навскидку из моего списка, я нахожу далее дуэль в Тарнополе [115] , между военными. Офицер из Десятого драгунского вызвал на дуэль офицера из Девятого драгунского, обвинив в нарушении законов карточного стола. В деле где-то был недочет или сомнение, и этот недочет должны были изучить и передать суду чести. Поэтому дело было отослано с этой целью в Лемберг (Львов). Хотелось бы знать, что это был за изъян, но газета не сообщает. Один здешний человек, который дрался на многих дуэлях и имеет на своем счету целое кладбище, говорит, что, вероятно, рассматриваемый вопрос состоял в том, являлось ли обвинение справедливым или нет. Что, если обвинение было очень серьезным – например, мошенничество, – доказательство его правоты не допустило бы виновного офицера на поле чести, суд не позволил бы джентльмену драться с таким человеком. Видите, какая это серьезная вещь, видите, насколько они скрупулезны: любое маленькое легкомысленное деяние может стоить вам здесь вашего права быть застреленным. Суд, похоже, углубился в это дело самым взыскательным и тщательным образом, ибо прошло несколько месяцев, прежде чем он пришел к решению. Решение это затем санкционировало дуэль, и обвиненный убил своего обвинителя.
Далее мне попадается дуэль между неким принцем и майором, сперва – на пистолетах, без какого бы то ни было удовлетворительного результата для обеих сторон, затем – на саблях, во время которой майор был тяжело ранен.
Следующей идет дуэль между одним лейтенантом и студентом-медиком. Согласно газетному сообщению, детали следующие. Студент однажды вечером был в ресторане. Проходя мимо столиков, он остановился у одного из них дружески поболтать с кем-то. По соседству сидело с десяток армейских, студенту показалось, что один из них на него «пялится», и он попросил этого офицера выйти с ним и объясниться. Офицер вместе с товарищем подхватили свои головные уборы и сабли и вышли вместе со студентом. Снаружи – это уже по словам студента – он представился офицеру-обидчику и сказал: «Кажется, вы глазели на меня». Вместо ответа офицер ударил студента кулаком в лицо, студент отразил удар, оба офицера выхватили сабли и бросились на молодого парня, и один из них нанес ему рану в левую руку, после чего они удалились. Был субботний вечер. Дуэль последовала в понедельник, в армейской школе верховой езды – обычном дуэльном месте, принятом, очевидно, по всей Австрии. Оружием служили пистолеты. Условия дуэли находились до некоторой степени за рамками обычая в смысле суровости, если я могу сделать такой вывод из того утверждения, что поединок велся «unter sehr schweren Bedingungen» – то есть «расстояние пятнадцать шагов, с продвижением вперед на три шага». Произошел всего один обмен выстрелами. Студент был сражен пулей. «Он положил руку на грудь, его тело начало медленно клониться вперед, затем свалилось и обмякло на земле».
Это душераздирающе. В моем списке есть и другие дуэли, но я нахожу во всех и каждой из них один и тот же постоянно повторяющийся порок – никогда не присутствуют главные действующие лица, а только их мнимые представители. Истинные действующие лица всякой дуэли – не сами дуэлянты, а их семьи. Они скорбят, они страдают, на их долю приходится утрата, на их долю приходится горе. Они ставят на кон все это, дуэлянт же не ставит на кон ничего, кроме своей жизни, а это пустяк по сравнению с тем, что его смерть должна стоить тем, кого он оставляет после себя. В вызовах на дуэль не должен упоминаться сам дуэлянт: ему особенно нечего поставить на карту, и настоящее возмездие не может его настичь. Вызывать на дуэль нужно старую седую мать обидчика, и его молодую жену, и его маленьких детей – их или кого-то, кто его любит и души в нем не чает, – и в вызове должно говориться: «Вы не причинили мне никакого вреда, но я слабый раб обычая, который требует от меня разбить ваши сердца и обречь вас на годы боли и горя, дабы я мог омыть вашими слезами то пятно, которое оставил на мне другой человек».
Логика дуэли восхитительна: человек отобрал у меня грош, я должен разорить десять неповинных людей, чтобы возместить свою потерю. Определенно ничья «честь» этого не стоит.
Поскольку родные дуэлянта являются истинными участниками дуэли, государство должно принудить их на ней присутствовать. Обычай должен быть так подправлен, чтобы это предписывать, и без этого ни одна дуэль не должна быть разрешена к проведению. Если бы безвинная мать того студента присутствовала и наблюдала сквозь слезы, как тот офицер поднимает свой пистолет, то он бы… черт! – он бы выстрелил в воздух. Мы это знаем. Ибо мы знаем, как все мы устроены. Законы должны быть основаны на доказанных свойствах нашей натуры. Было бы очень просто издать закон о дуэлях, который прекратил бы дуэли.
Сейчас дела обстоят таким образом, что мать никогда не приглашают. Она этому подчиняется, и без внешних жалоб, ибо она тоже раба традиции, а традиция требует от нее скрывать свою боль, когда она узнает ужасную новость, что ее сын должен отправиться на поле дуэли. Она делает это благодаря мощной силе, которая гнездится в привычке и обычае, и она способна подчиниться этому мучительному требованию – требованию, которое домогается от нее чуда и его получает. В минувшем январе одна наша соседка, чей сын служил в армии, была им разбужена в три часа ночи, и она села в кровати и выслушала его сообщение: «Я пришел сообщить тебе, мать, нечто, что причинит тебе боль, но ты должна быть молодцом, держаться храбро и вынести это. Мне было нанесено публичное оскорбление сотоварищем-офицером, и мы деремся сегодня в три часа дня. А сейчас ложись и спи и не думай больше об этом».
Она поцеловала его на ночь и легла, парализованная горем и страхом, но ничего не сказала. Но она не уснула, она молилась и скорбела до первого проблеска рассвета, затем побежала в ближайшую церковь и умоляла Пресвятую Деву о помощи, а из той церкви она пошла в другую, и в третью, и в четвертую, и так провела день вплоть до трех часов, на коленях, в агонии и слезах, затем кое-как притащилась домой и села, безутешная и одинокая, считая минуты и дожидаясь, с внешней видимостью спокойствия, не зная, что ей уготовано – счастье или бесконечное страдание. Некоторое время спустя она услышала звон сабли – она не знала заранее, что за музыка содержалась в этом звуке, – и вот в дверях показалась голова ее сына, и он сказал: «Х. был не прав, и он извинился».
Таким образом, тот инцидент был исчерпан, и во всю оставшуюся жизнь мать всегда будет находить что-то приятное в звяканье сабли, это уж несомненно.
В одной из дуэлей из составленного мной списка – впрочем, ну ее, в ней нет ничего особенно интересного, кроме того, что секунданты вмешались преждевременно, ибо ни один человек не погиб. Определенно это было не по правилам. Ни одной из сторон это не понравилось. То была дуэль на кавалерийских саблях, между редактором и лейтенантом. Редактор отправился в больницу пешком, лейтенанта отнесли. В этой стране редактор, который умеет хорошо писать, ценен, но вряд ли таким может остаться, если не умеет блестяще обращаться с саблей.
Следующая, самая последняя телеграмма показывает, что во Франции дуэли гуманно останавливают, как только они приближаются к опасной (по французским меркам) точке.
114
Австрийские коронные земли – согласно Конституции, Австрия является федеративной республикой только с 1955 г. и состоит из девяти земель.
115
Тарнополь – так до 1944 г. назывался украинский город Тернополь.
«Париж, 5 марта.
Дуэль между полковниками Анри и Пикаром произошла сегодня утром в школе верховой езды, при «Эколь милитер», двери которой строго охранялись, чтобы предотвратить вмешательство. Противники, которые дрались на шпагах, заняли боевую позицию в десять часов.
При первом ответном выпаде подполковник Анри получил легкую царапину в области предплечья, и как раз в этот самый момент его собственное лезвие как будто коснулось шеи соперника. Сенатор Ранк, который был секундантом полковника Пикара, остановил поединок, но, поскольку обнаружилось, что участник дуэли с его стороны невредим, поединок продолжился. Произошла очень острая схватка, в которой полковник Анри был ранен в локоть, после чего дуэль завершилась».
После чего – носилки и повязка. В виде мрачного контраста с этим утонченным флиртом мы имеем ту роковую дуэль, что произошла позавчера в Италии, где в моде основательные австрийские поединки. Я немного знал Кавалотти, и это придает моему интересу к дуэли в какой-то степени личный характер. Я познакомился с ним в Риме несколько лет назад. Он сидел на каменной глыбе в Форуме и что-то писал в записной книжке – может, стихи, или вызов на дуэль, или что-нибудь в этом роде, – и мой приятель, указавший мне на него, сказал: «Вон Кавалотти – он дрался на дуэли тридцать раз, не беспокой его». Я не стал его беспокоить.