Автобиография
Шрифт:
Если мы действительно хотим понять, что представляет собой род людской по своей сути, нам нужно только понаблюдать за ним во время выборов. Один хартфордский священник встретил меня на улице и заговорил о новом кандидате, причем обличал претендента в сильных, искренних выражениях – в выражениях, которые звучали живительно благодаря своей независимости и мужественности [119] . Он сказал: «Мне, быть может, следовало бы гордиться, поскольку этот кандидат – мой родственник, я же, напротив, унижен и испытываю отвращение, потому что хорошо его знаю, знаю близко и знаю, что он беспринципный, неразборчивый в средствах негодяй и всегда был таким». Вам надо было видеть, как этот священник председательствовал на политическом собрании всего сорок дней спустя и как убеждал, побуждал и захлебывался от восторга, выступая в защиту того же самого кандидата, – и вам надо было слышать, как он живописал его характер. Вам бы показалось, что он описывает Сида [120] , отца Дамиана [121] , сэра Галахада [122]
119
11 января 1906 г. Я не могу вспомнить его имя. Кажется, оно начиналось на К. Он был одним из американских редакторов Нового Завета и почти таким же великим гуманитарием, как Хэммонд Трамбалл. – Примеч. авт.
120
Сид Кампеадор (XI в.) – кастильский дворянин, военный и политический деятель, национальный герой Испании, герой испанских народных преданий, поэм, романсов и драм, а также знаменитой трагедии Корнеля.
121
Вестер, Дамиан де (1840–1889) – святой Римско-католической церкви, член мужской монашеской конгрегации Святейших Сердец Иисуса и Марии, священник, миссионер; почитается в Римско-католической церкви как покровитель больных проказой и изгоев.
122
Галахад – рыцарь Круглого стола короля Артура и один из искателей Святого Грааля. В легендах часто подчеркивается его непорочность и покровительство ему высших сил и судьбы, а сам Галахад считается святым рыцарем.
123
Баярд, Пьер Террайль де (1473–1524) – французский рыцарь и полководец времен Итальянских войн, прозванный рыцарем без страха и упрека.
А как жалка ложь, которая учит, что независимость действий и мнений в людях вознаграждается, вызывает восхищение, уважается, окупается. Когда человек вдруг покидает политическую партию, к нему относятся так, словно эта партия им владела – как если бы он был ее холопом, какими большинство партийцев откровенно и являются, – и украл сам себя, сбежал с тем, что ему не принадлежит. И на него клевещут, его осмеивают, презирают, подвергают общественному поношению и ненависти. Совершается безжалостное политическое убийство его природы и характера, и никаких, даже самых низких, средств не жалеют, дабы нанести урон его имуществу и его бизнесу.
Проповедник, который голосует на выборах по совести, рискует умереть с голоду. И поделом ему, ибо он проповедовал ложь: что люди уважают и почитают независимость мысли и действия.
Мистер Бичер может быть обвинен в преступлении, и все его приверженцы поднимутся, как один, и будут поддерживать его до победного конца. Но кто пал столь низко, чтобы поддерживать его, когда он обвинен в том, что голосует по совести? Возьмите обвиненного в этом редактора… возьмите… возьмите кого угодно.
Вся болтовня насчет терпимости к чему-либо или где-либо – это просто сладкая ложь. Такого попросту не существует. Терпимости нет ни в одном человеческом сердце. Но по замшелой унаследованной привычке она бессвязно и бессовестно изливается из всех уст. Нетерпимость же означает: себе – все, другим – ничего. Движущая сила человеческой натуры – эгоизм.
Давайте ради краткости пропустим другие виды лжи. Их рассмотрение ничего не докажет, кроме того, что человек есть то, что он есть: существо, любящее самого себя, приятное самому себе, своей семье и своим друзьям. А в остальных отношениях это суетный, суетливый, ничтожный враг своего рода, который проживает свою коротенькую жизнь, делает свои маленькие гнусности, вверяет себя заботам Бога и затем уходит во тьму, чтобы уже больше не возвращаться и не подавать о себе вестей – эгоистичный даже в смерти.
Среда, 24 января 1906 года
Рассказывается о поражении мистера Блейна на президентских выборах и о том, как голоса мистера Клеменса, мистера Твичелла и мистера Гудвина были отданы за Кливленда
Думаю, ясно, что эта старая статья была написана примерно года двадцать два назад и что месяца через три-четыре после ее написания произошло поражение Джеймса Г. Блейна на выборах президента и избрание Гровера Кливленда, кандидата от демократической партии – временное облегчение после господства республиканцев, которое длилось в течение целого поколения. Я тогда привык чаще голосовать за республиканцев, чем за демократов, но я никогда не был республиканцем и никогда – демократом. В обществе меня считали республиканцем, но сам я себя никогда таковым не считал. Еще в 1865 или 1866 году я получил такой любопытный опыт: поскольку до той поры я считал себя республиканцем, то был обращен в партийный атеизм мудростью одного ярого республиканца, который впоследствии стал сенатором Соединенных Штатов и чей характер, насколько мне известно, не был запятнан ни одним пороком, кроме того, что он является отцом нынешнего Уильяма Р. Херста [124] , а стало быть, дедом «желтой» журналистики – этого бедствия из бедствий.
124
Херст, Уильям Рэндольф (1863–1951) – американский медиамагнат, основатель холдинга «Херст корпорейшн», ведущий газетный издатель. – Примеч.
Херст был уроженцем штата Миссури, я тоже уроженец штата Миссури. Это был высокий, тощий, практичный, здравомыслящий, необразованный мужчина лет пятидесяти. Я был ниже ростом и лучше информирован – по крайней мере я так думал. Однажды в гостинице Лик-Хаус в Калифорнии он сказал:
– Я республиканец и надеюсь навсегда остаться республиканцем. Это моя цель, а я человек постоянный. Но взгляните на положение вещей. Республиканская партия неуклонно, из года в год добивалась победы за победой, пока не стала думать, что политическая власть в Соединенных Штатах ее собственность и что для всякой другой партии вроде как дерзость рассчитывать хоть на какую-то часть этой власти. Хуже этого для страны ничего быть не может. Переложить всю власть на одну партию и удерживать ее там означает обеспечить плохое правление и непременное постепенное вырождение общественной морали. Партии должны быть почти равны по силе, чтобы их лидерам с обеих сторон было необходимо отбирать самых лучших людей, каких они только могут найти. Демократы-отцы должны, если могут, распределять своих сыновей между обеими партиями и делать со своей стороны все возможное, чтобы выравнять силы. У меня только один сын. Он еще маленький мальчик, но я уже наставляю его, убеждаю, подготавливаю голосовать против меня, когда он достигнет совершеннолетия, на какой бы стороне я ни был. Он уже добрый демократ, и я хочу, чтобы он так и оставался добрым демократом, пока я сам не стану демократом. Тогда я передвину его в другую партию, если смогу.
Мне показалось, что этот необразованный человек был по меньшей мере мудр. И я никогда, с тех пор и доныне, не голосую списком за кандидатов только от одной партии. Я никогда не принадлежал ни к какой партии с того дня и доныне. Я никогда не принадлежал ни к какой церкви с того дня и доныне. Я остаюсь абсолютно свободным в этих вопросах. И в своей независимости нахожу душевный покой и комфорт, которым нет цены.
Когда республиканские лидеры заговорили о Блейне как о своем возможном кандидате в президенты, хартфордские республиканцы очень об этом сожалели, заранее предвидя его провал в случае выдвижения. Но они не так уж сильно страшились его выдвижения. В Чикаго собрался республиканский съезд, и началось баллотирование. Мы играли в бильярд у меня в доме. Присутствовали Сэм Данхэм, а также Ф. Уитмор, Генри К. Робинсон, Чарлз Э. Перкинс и Эдвард М. Банс. Мы поочередно гоняли шары и между делом обсуждали политическую ситуацию. Джордж, мой цветной дворецкий, был внизу, на кухне, караулил телефон. Как только в центре города, в политическом штабе, становились известны результаты, они по телефону передавались мне домой, и Джордж докладывал их нам по переговорной трубке. Никто из присутствовавших всерьез не ожидал выдвижения мистера Блейна. Все эти люди были республиканцами, но Блейн им не нравился. В течение двух лет хартфордская газета «Курант» осыпала Блейна насмешками и оскорблениями. Она ежедневно его публично разоблачала. Она немилосердно критиковала его политическую деятельность и подкрепляла критику убийственными фактами. Вплоть до того времени «Курант» являлась газетой, на которую можно было рассчитывать в том, что она высказывает честное мнение о значимых людях из обеих партий, и на ее суждения можно было полагаться как на искренние, взвешенные и здравые. Я взял себе за обыкновение всецело полагаться на «Курант» и принимать ее вердикты по номиналу.
Игра на бильярде и дискуссия продолжались, и вскоре, примерно в середине дня, Джордж доставил нам по переговорной трубке шокирующую новость. Кандидатом стал мистер Блейн! Бильярдные кии со стуком уткнулись в пол, и игроки на какое-то время онемели. Они не знали, что сказать. Затем Генри Робинсон нарушил молчание. Он горестно произнес, что это тяжелое испытание – голосовать за такого человека. Тогда я сказал:
– Но мы не обязаны за него голосовать.
– Вы хотите сказать, что не собираетесь за него голосовать? – удивился Робинсон.
– Да, – ответил я, – именно это я и хочу сказать. Я не собираюсь за него голосовать.
Остальные начали вновь обретать дар речи и затянули ту же песню. Они говорили, что, когда партийные представители выдвигают кандидата для выборов, это решает дело. Если они сделали неразумный шаг, это несчастье, но ни один лояльный член партии не имеет никакого права воздержаться от голосования. Перед ним прямой долг, и он не может от него уклониться. Он должен проголосовать за выдвиженца.
Я сказал, что ни одна партия не владеет привилегией диктовать мне, как я должен голосовать. Что если партийная лояльность является формой патриотизма, то я не патриот, и что все равно, едва ли я вообще являюсь большим патриотом, ибо скорее часто, чем редко, то, что основная масса американцев считает патриотичным курсом, не согласовывается с моими взглядами. Что если существует какая-то значимая разница между тем, чтобы быть американцем и монархистом, то она заключается в том, что американец может сам решать за себя, что патриотично, а что нет. В то время как король может предписывать подданному свой монархический патриотизм – решение, которое является окончательным и должно быть принято жертвой. Что, по моему убеждению, я единственный человек из шестидесяти миллионов, которому посчастливилось сконструировать для себя собственный патриотизм.
Они сказали:
– Предположим, страна вступает в войну – где вы будете стоять тогда? Вы что же, самонадеянно присваиваете себе право идти в этом деле собственной дорогой, наперекор всей нации?
– Да, – ответил я, – такова моя позиция. Если бы я считал эту войну неправедной, я бы так и сказал. Если бы меня во имя этого призвали взвалить на плечо мушкет и маршировать под этим флагом, я бы отказался. Я бы не стал добровольно маршировать под флагом ни этой страны, ни какой-либо другой, если бы, по моему личному мнению, моя страна была не права. Если бы страна обязала меня взвалить на плечо мушкет, тут я бы ничего не мог поделать, но я бы никогда не пошел добровольно. Отправиться добровольно было бы предательством по отношению к самому себе и в конечном счете предательством по отношению к моей стране. Если бы я отказался пойти добровольно, меня следовало бы назвать предателем, это я очень хорошо сознаю, но от этого я бы не сделался предателем на самом деле. Единогласное голосование шестидесяти миллионов не могло бы сделать меня предателем. Я по-прежнему остался бы патриотом и, по моему мнению, единственным во всей стране.