Автопортрет. Стихотворения. 1958–2011

Бойков Владимир

Что делается

Цветы на газонах шутамитанцуют, и сердится шмель. Шатает дома и шатаетдеревья неведомый хмель. От ветра – ответ вероятный —в аллеях отсутствует сор,от ветра и грозные пятнауходят с небесных озер,от ветра и солнечный обручпод моточиханье и треск,пылая над крышами обочь,на свой возвращается трек. Откуда он, резв и приветлив,тот ветер? Да что за вопрос! Конечно же город проветрилкачелей воздушный насос,где платья скрипучим маршрутомто лепят фигур горельеф,то вспучиваются парашютом,упружьями ног засмуглев. Не

лужа, а сброшенный вымпелс высот – синева разлеглась,и жук, любопытствуя, выполз,выпуклый словно глаз.

«Он жить любил грешно и жадно…»

Порваны струны гитарные, порваны,Песни неспетые плавятся в памяти:– Вороны черные! Старые вороны!Что продаете вы, что покупаете?(Ю. Шпильберг)

Он жить любил грешно и жадно,но все кончается однажды,и мир, который нажит,бунтует беспощадно. Вот щупальца пружинят под обивкой,стол виден плахой, плащ висит наживкой. Страх побежденный надвое расколот:предощущаем бритвы острый холод,и жарко сердце хочет биться. Все решено самоубийцей. Хотел он боль души избытьи боль и прошлое забыть,и бритва, что притягивала взгляд,вдруг греется о горло наугад… С самоубийцей этим я знаком, —желанье жить есть божеский закон,дающий волю пуле, и петле, —он в неутешном выжил феврале.

«На стадионе…»

На стадионеветер студеный,день у солнца на кончике,а на стартеклок тетрадочный, скорченныйот любви не наставшей. Отпредавшись восторгу свистания —все полегче им, —разошлись по домам и свиданиямвсе болельщики. Наступает пора новых матчей —часы встреч,и томится долговязый мальчикмежду плеч. Я, болея за нашу командуи не чая ничьих,слышу, слышу весны канонадув недалекой ночи,потому что болельщик простоза любовь:– Целый час в твою пользу, подросток,эта боль!

Гастроль

Над бутафорским датским королевствоммышей летучих лоскутки —беззвучные аплодисменты. Нет зрителей – ряды молчащих Гамлетовсверяют свою совесть с той, мятущейсяна сцене ветхой, словно в мире целомвосстали тени сгубленных отцов. Незримыми терзаемый страстямирассудок сам – наполовину страсть:как быть?.. Да разве ж не завидней одержимостьбезумного испанца из Ламанчи?! Над бутафорским датским королевствомугасли фонари, рукоплесканьяиссякли, выставились звезды. Нет Гамлета – немолодой актерстирает грим, в аллеи из партера,безмолвствуя, уходят эльсинорцы. День завтрашний приподнимает плечи:как быть?..

«Упал кочевник от удара —…»

Учитель, странствуя, решил закусить у дороги и, отогнув полынь, заметил столетний череп.

(Лецзы)

В этом черепе был когда-то язык, его обладатель умел петь.

(В. Шекспир. «Гамлет»)

Упал кочевник от удара —и покатилась головаи черным оком увидала,как перекрасилась трава. Тот, кто ее булатом узкимперехватил у кадыка,мог знать, какая звездным сгусткомв зрачках отчаялась тоска. О чем? Не знаю – мне ли черезтысячелетие пробиться! Нет, не донес безвестный черепмне весть в пустых теперь глазницах. Мне б самому в той схватке скоройи уловить, отринув злость,тоску по родине, которойему объять не удалось.

В парке культуры

Какой денек! В аллее за фонтаномобрызган солнцем свежепобеленный,с приветственной рукойскульптурный мальчик:– Салют! – Салют! В какие занесло меня века? Поблизости играют пацаны,шевелится во мне страшок забытый —что, если, палец на меня нацелив,один из них вдруг выпалит:– Замри! И я замру (куда ж деваться – с детстватакой есть уговор). – Эй, оголец, взгляни-ка:на пьедестале вон ровесник твой(когда-то был моим и всей эпохи даже) —в трусах и с галстуком на шее,всегда готов на все, он гипсов словно шинана переломе. Что, если он устал салютовать, —живая кость давно б уже срослась, —так, может, разрешить: мол, отомри! Не отомрет, конечно, нет,а все же…

«На октябрьский лес…»

На октябрьский лес,на опавшее зарево листьевснежный сонм от небесдо земли ниспадает неистов,в мельтешении белом,в тихой дреме березы седы,им, расцвеченным меломрозоватым, не снятся ль садыили горные скулы,на которых красуются зори,иль узоры ауловв золотистых туманах предгорий. Там, где все еще летои сияет луны медальон,не закрался ли этоповзрослевшей возлюбленной в сонвосхитительный хмельпервой нежности и поцелуя,через тридцать земелькоим страсти не утолю я,не смогу под ногамиощутить я планеты летучесть:под ли, над ли снегамизлых времен пребывать – счастья участь.

Среди Евразии

Г. Прашкевичу

Вам привезут невзрачный каменьи скажут, сдерживая пыл,что камнем тем прапапа Каинпрапапу Авеля убил. Вам привезут коробку с прахомиз фараоновых гробници скажут с хохотком и страхом,что пылу древних нет границ. Не позавидуйте счастливцами гляньте под ноги себе:приют здесь вечный стольким лицам,пылившим в мировой судьбе! Новосибирск. Джамбул. 1960–1964

Сказки

Колдовство

О, зори озерьи —рыбьи отплески! А во лазориглыбы-облаки. Око опрокиньна берегинь:ой, озоровать —во озеро звать! К берегу греби,бери грибы. Росу вороши,грозу ворожи. Дождаться дождецу,политься по лицу —заберется бусымк березам босым. Просьба вымолвлена —проса ль вымолено? На озерную гладьлетят зерна, глядь! То ж скупойдождь слепой. Солнце вьется,лучится, как луковица! Тсс!.. Зовется,кричится, аукается… Напрягают пичугисвязки, и сбегают испугив сказки!

Комната

Я заболел, и мир весьсвернулся в комнату:в шкафу вздыхали вещи,на полотенце пела птица,и свесил уши телефон. Здесь всех времен хватало:два фикуса хранили лето,ковер, как осень, был цветист,зима ж царила всюду —среди побелки стенсугроб моей постели,лед зеркала и в неммир вмерзших отражений. Окна прямоугольникявлял мне то весну,то ночь кромешную. Но мне – зачем, не знаю —не доставало звезд.