Автопортрет
Шрифт:
Васька допил водку и закусил пахучей красно-коричневой колбаской.
– Брат привез, - похвастался он, с хрустом откусывая забранную в блестящую шкурку тонкую колбасину.
Общение с братом-украинцем сделало свое дело: Васька стал путать русские слова с украинскими. "Ну, сегодняшнюю сводку ты зробишь".
Васька собрал вещи, покряхтел, сунул мне руку - "До побаченя!" и уехал с цыганом Мишей на "Зиле". Миша был в бараньей жилетке, яловых офицерских сапогах и галифе. И в фетровой шляпе.
Ходил на 1-ю площадку к Володе Подпальному. Он пьет со сторожем Фомичем и механиком Иваном Исааковичем, финном. Пьют "за Рождество". Я отказался. Выпили одну бутылку, поговорили. Вторую. "Ну, этим делом не кончится", решили мы с водителем дежурного автобуса Юрой. И точно: когда я зашел к ним после обеда, они распечатывали третью.
Подпальный взялся критиковать мои рассказики, напечатанные в "Гатчинской правде" - "Должность" и "Досрочно".
– Если ты пишешь, то пиши хорошо, чтобы всем нравилось. Я ничего не понял. Слабые рассказы. Нет ни языка, ни орфографии, ни стилистики, да... Много ошибок - точки, запятые, тире...
Я было полез в бутылку: какие ошибки? Но вскоре плюнул и надулся. Искать в чужом пиру похмелья - незавидная участь.
Затем Подпальный обвинил меня в том, что я пишу за деньги.
– А за что надо писать? За картошку?
– огрызнулся я.
– Были бы деньги, а то копейки, на папиросы.
– О-о! Я вижу, ты тщеславный!
– заулыбался снисходительно Володя.
– Ты очень тщеславный!
Стали спорить, что такое тщеславие. Настроение упало. "Зря я приперся к ним."
– Что-то ты пожелтел, - продолжал Володя.
– Наверное, питаешься плохо? Нет, мужику надо питаться хорошо. Передай жене...
Володя тяпнул, закусил куриной ножкой и стал пересказывать на украинском языке бородатую историю, выдавая ее за свою.
Иван Исаакович махнул рукой: "Тебе просто захотелось на своем языке побалакать. Мы, финны, когда выпьем, тоже начинаем..."
Окривевший Фомич, грузный, как пингвин, сидя на диване, рассказывал что-то свое, тоже с украинскими словечками.
– Во! Слушай, Дима! Запоминай, как надо писать для народа. Так и запомни, запиши: "Усе девки". Живая речь! Живое слово! Запоминай! Ах, как хорошо рассказывает! Здесь большой восклицательный знак!
– Подпальный, как дирижер взмахивал рукой после ругательства Фомича.
– А здесь - маленький...
– плавно опускал он руку и блестел покрасневшими глазами.
Я сказал, что оставил на плитке чайник, и, вежливо попрощавшись, побрел на свою площадку по тропинке в снегу. Пытался подбодрить себя тем, что писательская стезя такова. Коль встал на нее - крепись. Сколько еще придется выслушать отзывов.
Щенки, когда я открыл дверь, бросились мне под ноги с визгом и попискиванием.
12 января 1984 г.
Дежурю в ОТХ. Позавчера был в "Неве", разговаривал с литконсультантом Б. Говорили о моей повести "Феномен Крикушина". Начал он с того, что впившись в меня немигающим взглядом следователя, спросил, что такое счастье в моем понимании. Я ответил, что в моем понимании, это состояние души и поинтересовался, как он понимает эту сложную морально-этическую категорию. Литконсультант бодро выпалил несколько цитат из классиков, но своего отношения к ним не проявил.
Побегав глазами, он спросил, какой бы сбывающийся рассказ я написал, будь на месте героя моей повести - Крикушина. "Не знаю", - сказал я. Он хмыкнул и стал делать замечания по тексту повести. Я записывал. Кое с чем согласен. Повесть он назвал грамотной, профессионально написанной, но не лишенной изъянов и промахов. Пообещал отдать ее Самуилу Лурье - сотруднику отдела прозы. Звонить тому не раньше, чем через месяц.
Разговор мне не понравился. Б. словно уличал меня в недоброжелательном отношении к происходящему в нашей стране. Особенно, когда я заметил, что правду почему-то не любят, предпочитая ей трескучую ложь.
– Боюсь, что с такими настроениями ваша повесть может не состояться, сухо сказал он.
– Наше общество любит, ценит правду и стремится к ней. Да!
Потом я разговаривал по телефону с Яковом Липковичем. Мы когда-то вместе работали в ЛИВТе. Он болеет. Повесть хвалил, но сказал, что шансы ее напечатать: 50:50. Как повезет. Советовал ехать в Москву, обивать пороги редакций, пить, если потребуется, с нужными людьми, заводить знакомства.
– Старайтесь проникнуть в издательства. С писателями дружить хорошо, но они ничем вам не помогут.
И работать, работать, работать. С вершины его 60 лет я для него страшно молод, и все у меня впереди. "Года два-три, и вы, я думаю, добьетесь успеха, - подбодрил он.
– Ищите свою тему..."
С Нового года вновь начал бегать по Смоленскому кладбищу. Когда бежишь по дорожкам и читаешь их названия, переносишься в прошлый век. Пошехонская, Первая Кадетская, Вторая Кадетская, Петроградская...
Пробегаю мимо могилы исследователя морей Вилькицкого и его сына, мимо могилы художника Маковского...
Отдышавшись, делаю зарядку и подтягиваюсь на турнике, который нашел меж двух стареньких берез. Пока только 5 раз. Позор!.. Хочу достичь десяти подтягиваний, как в недавние годы.
24 января 1984г.
Сегодня у Ольги день рождения. 27 лет. Подарил ей кеды. Хочу, чтобы она бегала вместе со мной. А Максимка бы гулял с нами в это время. Можно и по очереди бегать. Семья должна быть спортивной.
Приснился сон. Я - участник первой мировой войны, командир какого-то корпуса. Я - современный человек - попадаю в среду 1914 года и понимаю, что это шутка провидения, фантастический сдвиг в пространстве и времени.
Военные действия ведутся в Прибалтике. Хутора, узкоколейка, заросшая травой. Я хочу бежать, мне страшно, я понимаю бесперспективность войны. Летают аэропланы и сбрасывают железные стрелы. Они стаей впиваются мне в голову, но не глубоко - я вытаскиваю их. По узкоколейке едут солдаты кайзера, они сидят на танках - веселые, крепкие. Въезжают в тыл нашего корпуса. Паника среди командования. Мой зам отпросился домой в отпуск. Я понимаю, что это хитрость. Хочу спрятаться в погреб, но я на виду, все следят за мной. Невнятная мысль о большевиках, тяжелые взгляды солдат - я для них офицерская сволочь, спасающая свою шкуру.