Аввакум
Шрифт:
– Помилуй, владыко! – удивился Матюшкин. – Великий государь за столом сидит, иноземного царя потчует, где же ему теперь обиды разбирать?..
– Обида обиде рознь. Иная не терпит, как сама смерть.
Взял Матюшкина за руку, повел в сени. Здесь сидел со своим сияющим рогом Мещерский. Матюшкин понимающе закивал головой: Хитрово и впрямь переусердствовал.
– Поди и скажи царскому величеству: одна обида нанесена князю, на его голове шишка, и другая князю, его чести, а третья – мне, смиренному Никону. Это меня сегодня побили палкой. Пусть государь
Матюшкин поспешил в Грановитую палату, напуганный гневом Никона. Пришел, когда Алексей Михайлович жаловал со своего стола блюдо с запеченной стерлядью боярину Ивану Петровичу Пронскому, полтора месяца тому назад поставленному в дядьки царевичу Алексею.
Увидев Матюшкина, Алексей Михайлович нахмурился, выслушал, снова попросил перо и бумагу. Написал просительно: «Не торопись, владыко святый, сердиться. Все разберу и устрою по справедливости. Не за столом же мне суд творить, перед гостем срамиться».
Матюшкин такому письму обрадовался, а вот Никона доброе послание не утихомирило.
– Волен Бог и государь! Коли мне обороны не дал, я с Хитрово сам, церковью управлюсь.
– Неужто от Святых Тайн отлучишь? – растерялся Матюшкин.
– Отлучу!
– Да ведь Богдана Матвеевича тоже бы послушать надо.
– Все вы заодно! – закричал Никон и такие напустил на царского стольника взоры, что тому показалось – сей миг выскочат из-под стола черти и в ад живьем потащат.
…Пир шел своим чередом, был, как всегда, долгим и обильным. Москва на пиры щедра, скупа дело делать.
Грузинского царя отпустили домой только в сентябре. Теймураз Давыдович уговаривал бояр и дьяков, которые вели с ним переговоры, послать в Кахетию тридцать тысяч конницы.
Ему отвечали со вздохами:
– Великий государь рад бы тебя пожаловать, но у самого большая война. Лишнего полка днем с огнем не сыщешь.
– Воля его царского величества, – хмурился Теймураз Давыдович. – Чаял я к себе государевой милости и обороны, для того сюда и приехал, а царь отпускает меня ни с чем.
– Как-нибудь проживи теперь в своей земле, а потом великий государь пришлет рать. Будь надежен без всякого сомнения!
– Коли сам я ныне милости не упросил и помощи никакой не получил, то впредь заочно ждать нечего.
Бояре снова вздыхали, руками разводили.
Цари друг друга плохо слушают, не желал Теймураз Давыдович понять, что Россия несла бремя, для иных государств непосильное, однако несла. Сразу две войны мыкать с великими государствами, с генералами учеными, с воинами, в солдатских премудростях наторелыми, – пропащее дело, неумное. Алексей Михайлович про то знал и на прежних своих советников обижался, как дитя. На себя только не умел обидеться. Мало кто умеет.
8 июля вся Великая Россия празднует Казанскую. Патриарх Никон служил в Казанском соборе, построенном спасителем России князем Дмитрием Михайловичем Пожарским. На клиросах поставил два лучших хора: один из малороссов Андроникова монастыря, другой – московский,
Не сказал того слова Никон народу, не снизошел. Вдохновение грудь распирало не овец ради. Святейшему нужен был всего-то один слушатель, один прихожанин, а тот прихожанин на службу не пришел. Трижды был зван: на крестный ход, на обедню, на вечерню. Не пришел.
От такой царской прохлады Никон стал болен. Душевная немощь рухнула на него, как падает вдруг подточенная подземными водами каменная стена. То была минутная слабость, но Никон поддался ей. С наслаждением нянчил мнимое уничижение свое. Весь следующий день он пролежал в постели, но царь спросить о здоровье никого не прислал. Может, и не ведал о патриаршей хвори. Никон не снизошел подсказать келейникам, чтоб не таили его болезнь.
Злая осада подвигнула угнетенного обидами припомнить все свои великие и малые услуги, оказанные царю, царице, царскому семейству, царству, православию, всему народу русскому.
И видел он себя пятиглавым храмом, стены которого уходили в облака, купола же сияли на весь Божий мир, как пять денниц.
«Господи! Господи! Неужто неразумные ради зависти и гордыни готовы развалить столь великое здание, созданное Промыслом Божиим? – терзал на себе терновый венец мученика святейший. – Ведь я же не своей волей возведен в патриархи и государи! Не царского рода, не боярского – мордва, крестьянская кость».
Не сдерживался святейший, иное, приходящее на ум, криком кричал от великого негодования на царя-дурака, на боярскую мерзость – эти только о местах думают, как бы хоть на одну задницу да передвинуться к престолу ближе, – на тварь дьяческую, продажную. Зубами скрипел, пребывал в стенаниях и метаниях.
И вдруг успокоился, словно пронесло бурю и нет ее. Кликнул келейника дьякона Иову:
– Приготовь на завтра и в Успенский собор принеси простую монашескую рясу. – И прибавил вдогонку: – Поди купи поповскую клюку, какая будет похуже.
Приказывал, но ничего явно не задумывал, в слове запечатлеться не позволял.
И настало утро 10 июля. В этот день русская церковь празднует Положение честной Ризы Господней в Москве, молодой совсем праздник, Романовым угодный. В 1625 году персидский падишах Аббас I прислал Ризу Иисуса Христа в подарок царю Михаилу, с той поры знаменитое пришествие чествовали особой службой.
Никон с терпеливым смирением послал перед заутреней дьякона Иову известить государя о службе в Успенском соборе, В храме было сиротливо. Успенский ли это собор, коли ни царя, ни бояр – одно простолюдье. Никон медлил начинать службу, сидел в алтаре, положа руки на колени и чуть склонив набок голову, может, и вздремывал.