Аввакум
Шрифт:
– Как бы не так!
– Но, может, воевода не ведает, сколько тысяч казаков да татар пришли по его душу?
– Боярин того знать не желает. Гетман Выговский для Шереметева – слуга царя.
– Слуга, да не Московского. Поди к воеводе, скажи, что мы люди не малые. Что среди нас полковник Богун.
– О ваших именах, о чинах ни спрашивать, ни докладывать не велено, – покачал головою старшинам Выговский. – Имя у вас на всех одно. И чин один – изменники.
– Тогда зачем нас в сенях держат? Пусть прогонят!
– Как боярину угодно, так и будет, –
Казаки переглянулись. Если дядю гетмана держат в кухонных мужиках, то с ними могут поступить еще круче.
– На что он надеется, Шеремет? – не сдержался Богун. – В войске доподлинно знают – у него едва семь тысяч солдат наберется.
Обсуждать опасную тему не стали. Москали хитры, наверняка подслушивают.
Шереметев, напоив псаломщика допьяна, пожаловал за стол, где угощали киевских мещан.
– Не отдавай город Выговскому, защити нас, не уходи! – стали просить воеводу киевляне.
Василий Борисович зорко поглядывал на степенных горожан: уж больно горячо уговаривают, не есть ли это скрытое желание, чтоб ушел? Не выведывают ли, сколь велик страх у москалей?
– Отчего это вы ко мне пришли? – застал он врасплох гостей своим вопросом. – Вы же послушны тайным приказаниям гетмана.
– Что с нас взять, Василий Борисович! – ответили не сразу, но искренне. – Видит Бог, желаем служить государю Алексею Михайловичу, твоей милости, но бодливой козе Бог рог не дает.
– Это вы-то бодливые? В августе, когда приходил Данила Выговский с татарами, сами просились в крепость с детьми и женами, но перевезлись за Днепр. Семь пушек, которые оставил вам для обороны князь Куракин, не мне отдали – киевскому полковнику Яненку.
– Пушки в починке были.
– Чего врете? Мы эти пушки у Яненки отобрали целехонькими.
– Как нам не врать, пресветлый боярин! – вывернулся голова Щековицы прозвищем Панибудьласка. – Не отдай мы пушки Яненке, он бы наши дома пожег, а нас вырубил бы, как лозу.
– Значит, меня меньше боитесь?
– Меньше, воевода. Ты человек царя, и мы тоже люди царские. Русский царь своих подданных в обиду не дает.
– Так то подданных, не изменников.
– Какие мы изменники? Мы – горемыки, куда ни поворотись – гроза. О государе молимся, но открыто о том сказать нам нельзя. Оставит тебя военное счастье, уйдешь – лютые казаки и нас самих, и детей наших, как котят, передушат… Выговскому украинские люди недороги. За булаву отца и мать продаст, а Украину уж продал. Вот тебе, воевода, тайные листы, кои гетман подписал в Гадяче.
Статьи Гадячского договора были свежие, подписанные месяц назад, 6 сентября. Поляки на бумаге расщедрились. Греческая вера уравнивалась с римской, митрополит и пятеро православных епископов получали место в сенате. В реестр зачислялось 60 тысяч казаков. В Киеве дозволялось учредить академию, во всем равную краковской. Гетман получал право чеканить свою монету. В случае войны короля с Москвой казаки могли держать нейтралитет, а если Москва нападала на Украину, король брал обязательство послать
Василий Борисович собирался потомить посольство Выговского, но принять. Теперь же, после прочтения статей Гадячского договора, он проникся к казакам брезгливой ненавистью. Выслал к Богуну и старшинам опять-таки Василия Выговского. На этот раз с подносом. На подносе стояли чашки с медом для старшин и рюмка водки для полковника.
– Воевода угощает.
– Не надо нам его угощения! – крикнул Богун. – Пусть примет послание гетмана.
– Ничего от вас брать не велено. Выпьете угощение – и поезжайте. Кто побрезгует, останется…
Переглянулись. Помрачнели, но питье приняли. Тотчас двери отворились, и посольство выпроводили из воеводского дома.
Питье оказалось коварное. Один Богун не пострадал. Остальных прослабило уже посреди Киева, в седлах. На весь город навоняли.
В ту же ночь стрелецкий голова Сафонов сделал вылазку. Вырезал две сотни казаков и еще две увел в плен.
Казаки, обозлясь, пошли утром на приступ, были жестоко побиты пехотинцами полковника фон Стадена и бежали за речку Лыбедь. Воевода князь Юрий Барятинский, стоявший против белоцерковского полковника Ивана Кравченка, загнал его полк в Почайну, где многие казаки потонули.
А тут еще пришло известие: татары увели в Крым огромный полон, нахватанный в селах под Киевом. Ни одной дивчины, ни одного парубка на развод не оставили.
Василия Борисовича будили птицы. Возле воеводского дома стояло незнакомое южное дерево. Задолго до восхода солнца какая-то птаха подавала голос, и дерево взрывалось птичьим ором. И так каждое утро. Василий Борисович хотел приказать срубить дерево, но птицы вдруг исчезли. Это ему не понравилось. Теперь он сам вскакивал до зари и бродил по городу, надеясь отыскать новый птичий храм. Одному Василию Борисовичу гулять было нельзя, но он отсылал часть охраны далеко вперед, а другая часть шла на пятьдесят шагов сзади.
Земля была усеяна листьями, и он наконец догадался: птицы улетели. И сразу вспомнил задачу, заданную гетманом. Выговский запросил о встрече один на один… То ли от вылазок Барятинского и Чаадаева стало казакам невтерпеж. То ли старый лис придумал новую приманку для Москвы. Нападал гетман на Киев вяло, большого боя избегал, объявить о тайной своей присяге польскому королю тоже не торопился. Одна только старшина и была на его стороне. Васька Золотаренко – ныне уж пан Золотаревский, в шляхту записали, а с ним Тетерю, Самченко, Лесницкого, Сулиму… Были казаки, стали ляхи. Однако король с помощью медлит, ни одной хоругви не прислал.