Айлсфордский череп

Блэйлок Джеймс

Пристыженный Джордж сконфуженно потупил взор.

— С джентльменом я действительно знаком, — промолвил Сент-Ив. — Собирался вернуть ему кое-что важное и надеялся застать его здесь.

— Ежели поспешите, запросто нагоните, — тут же оживился Джордж, после чего откусил половинку яйца и с удовольствием прожевал. — Одно колесо его повозки здорово расшатано. Мы его предупреждали, что смазать нужно ступицу или хоть осмотреть перед отправлением, а этот ваш знакомый джентльмен только отмахнулся, мол, не суйте свой чертов нос не в свое дело, — прошу прощения, так и сказал. Скорее всего, он сейчас сидит на обочине и ожидает милости от проезжающих — и поделом ему!

— А Дорога пилигримов далеко? — спросил Лэнгдон, опять разволновавшись. Как раз в этот момент вернулся

трактирщик с корзинкой еды и элем, и время внезапно пустилось вскачь.

— Проще всего выехать на нее перед самым Вротамом, сэр, — ответил Фред. — Сворачивайте направо там, где будет каменный указатель. Поначалу это скорее тропа, нежели дорога, но довольно скоро она расширяется, и можно будет даже разогнаться, ежели захотите.

— Еще по кружке пива для наших друзей, — бросил Сент-Ив трактирщику, — и себе чего-нибудь налей, — с этими словами он положил на стойку несколько шиллингов, схватил ящик с бутылками эля и вышел за Хасбро наружу. Помощник конюха уже вывел вполне довольного завтраком, хотя и обремененного экипажем Логарифма. Путешественники погрузились в повозку и в считанные секунды умчались от «Отдыха королевы». Лишь у самого Вротама Хасбро натянул поводья.

— Сюда, — объявил Сент-Ив, указывая на дорожный знак, более смахивавший на надгробный камень. — Дорога пилигримов. Если у них не сломалось колесо, вряд ли мы их нагоним, но все равно попытаемся, клянусь богом! Нам повезло, что мы наткнулись на тех двух парней. Надеюсь, то была не последняя наша удача.

XIII

ПОИСКИ ПОТЕРЯННОГО

Матушка Ласвелл перешла Лондонский мост, прячась от безжалостного солнца под шелковым зонтиком с бамбуковой ручкой. Несомненно, только благодаря даруемой им тени она до сих пор не свалилась замертво на этой испепеляющей жаре.

Интересно, пришла ей вдруг в голову шальная мысль, если она упадет, эта толпа подхватит ее и понесет дальше, или же просто затопчет да спихнет в Темзу? Говорят, ежечасно мост пересекают тысячи людей — сущая человеческая река, текущая с севера на юг и с юга на север, которая ослабевает по ночам, но перед рассветом неизменно оживает с новой мощью. Между гранитными опорами моста воды Темзы неслись на восток — темные и грязные перед приливом. Вокруг Матушки стоял гул человеческих голосов, бренчали колокольчики на овцах, не смолкали крики матросов на сотнях забитых грузами палуб, а на фоне прибрежных зданий и причалов лесом голых деревьев вздымались мачты да клубился черный дым из труб пакетботов, снующих под мостом. Из-за их копоти неподвижный жаркий воздух, казалось, был так же плотен, как и вода.

Значительную часть своей жизни Матушка Ласвелл провела в баталиях с промышленными загрязнениями и шумом, но всегда в душе опасалась, что ей под силу противостоять лишь отдельным проявлениям всех этих ужасающих технологий, которые вскоре поглотят землю, подобно всемирному потопу. Любой визит в Лондон воспринимался ею как иллюстрация тщетности затраченных усилий, поэтому-то она редко выбиралась из Айлсфорда. Ферму «Грядущее» Матушка считала эдаким ковчегом, качающимся на волнах хаоса, а себя — порой — Ноем, причем дряхлым и изнуренным в борьбе со стихией. «Не диво, что строитель ковчега в конце концов превратился в алкоголика», — размышляла она.

Внезапно мысли ее обратились к Биллу Кракену — человеку, несомненно, хорошему, верному и неизменному, как Полярная звезда. Пускай даже и увлеченному довольно-таки странными идеями. Матушка Ласвелл пожалела, что утром не оставила ему записки. И хоть читать Кракен все равно не умел, отсутствие послания наверняка его ужасно расстроило. Вот только Билла ее дело не касается совершенно — а это, увы, выше его понимания. Неудачу потерпела она, и только она, так что ей и разбираться. Это из-за нее все началось — потому в отвечать ей, и именно она вернет домой останки своего мальчика Эдварда. К тому же мысль, что Билл, оказывая ей помощь, может угодить в беду, была для нее невыносима.

Разговор с профессором воскресил в ней скорбные воспоминания, которые все эти долгие

годы она старательно скрывала даже от самой себя. После того как Сент-Ив откланялся, она в течение долгих томительных часов лежала на кровати, боясь смежить веки, чтобы сон не воплотил давным-давно погребенные картины прошлого в живые образы. Но к утру все-таки задремала — только для того, чтобы погрузиться в кошмар.

Во сне Матушка Ласвелл встала с кровати и вышла из дому в ветреную ночь. Ее повлекло на залитый лунным светом луг, за которым темнел лес, некогда укрывавший лабораторию ее мужа. Женщина перебралась по перелазу через невысокую ограду и двинулась по пастбищу, намереваясь забрать череп своего любимого Эдварда. Вдруг она увидела, что путь ей преграждает высокая стена из черного камня. Когда Матушка Ласвелл к ней приблизилась, в стене распахнулась арочная дверь и в ее проеме на фоне мерцающего оранжевого зарева на мгновение вырисовалась силуэтом некая фигура в капюшоне — скорее тень, нежели нечто вещественное. Ветер принес запах скошенной травы и звон тысяч маленьких колокольчиков. Фигура поманила ее, а затем, будто черный дым, поднялась в ночь и сгинула среди ветвей деревьев.

Несмотря на возрастающий страх, женщина, словно влекомая злой волей, шагнула к двери, за которой глазам ее предстала ведущая вниз лестница. Темный спуск освещался далеким подрагивающим пламенем преисподней, и из адских глубин доносились голоса — шепот, вопли, приступы безумного смеха, пронизанное невыразимой печалью навязчивое бормотание, проклятья и стоны. Черный ужас сковал Матушке грудь, но она медленно зашагала по каменным ступенькам. Вдруг внизу выросла тень — что-то или кто-то поднималось ей навстречу. Матушка Ласвелл вспомнила поманившую ее фигуру в дверях — но нет, это оказалась не она, по крайней мере не в прежнем обличье. Теперь перед ней предстал черный козел, древний, как гробница, со сверкающими глазами и свалявшейся шерстью, воняющий плесенью, гнилью и серой. И тогда она развернулась и бросилась бежать. За спиной послышался стук раздвоенных копыт — тварь пустилась в погоню. Боясь даже оглянуться, женщина промчалась по лестнице и выскочила на пастбище; сильный ветер, толкая ее в спину, погнал прочь от стены. Дверь с зловещим скрипом захлопнулась, словно выталкивая ее из сна. И Матушка очнулась. Сердце ее отчаянно колотилось, звуки и образы ужасного видения вертелись перед глазами.

Придя в себя, Матушка Ласвелл встала, разбудила Симонида, мальчика из прислуги, и велела немедленно отвезти ее в двуколке на станцию. Она успевала на первый поезд в Лондон. Выбор пал на Симонида, поскольку тот никогда ни о чем ее не расспрашивал, в отличие от Билла Кракена, который не только задал бы массу вопросов, но еще и ответил бы на них. А она не могла допустить, чтобы ей помешали. Однако теперь, прямо посреди моста, Матушка порадовалась, что кто-то переживает за нее, что еще одно человеческое создание на этой огромной переполненной планете всей душой разделяет ее горести.

Если она все-таки справится со своей задачей и вернется в Айлсфорд, то непременно выйдет замуж за Билла — при условии, конечно, что к тому времени у него еще останется такое желание. Мысль эта пришла ей в голову мгновение назад, после воспоминаний о приснившемся кошмаре. Матушка Ласвелл уже дважды отказывала Биллу, отговариваясь, что она слишком стара и давно привыкла жить в одиночестве, да и в браке ей всегда не везло. В общем, сыпала этими и прочими подобными оправданиями, правда, с тем же успехом она могла вразумлять Неда Лудда, мула с фермы. Ее слова достигали ушей Билла — а Бог свидетель, они у него весьма чуткие, — но вот внутри определенно не задерживались. Проносились через его голову, словно гонимые ветром осенние листья, и вылетали с другой стороны. Теперь эта мысль вызвала у женщины улыбку. Билл Кракен стал кормчим «Грядущего», словно и был рожден для этой роли, а сама ферма долгие годы дожидалась только его. Если уж ей суждено спуститься в ад, подумалось Матушке Ласвелл, то подле себя она готова видеть лишь Билла Кракена, и никого больше. Как все-таки низко она поступила, оставив его этим утром в неведении!