Айлсфордский череп

Блэйлок Джеймс

Она открыла комод и, вытащив из груды свитков один, из плотного пергамента, развернула на столике, зафиксировав зажимами. Это оказался подробный план Лондона от Ноттинг-Хилл-гейт до Ист-Индиа-док — похоже, в более отдаленные кварталы духовный взгляд Мейбл не проникал. Что-либо оказавшееся в реке — вещи или тела — она отыскать не могла, если только у нее не имелось какого-нибудь фрагмента того, что пропало — например, пряди волос, если речь шла об исчезнувшем человеке. Хотя порой было достаточно носового платка или чашки. Конечно, Мейбл запросто могла надуть клиента, увеличив исключительно на пергаменте радиус действия своего ясновидения, но эта идея казалась ей чудовищной.

Атмосфера пространства для общения

с духами, порожденная чем-то сродни надежде или, вернее, чем-то связанным с ней — скорее всего, душевной болью, — показалась Матушке Ласвелл едва ли не пугающей. Она уловила интенсивные колебания, беззвучно сотрясавшие воздух, и, взглянув на барометр, поняла, что не ошиблась: ртуть явственно светилась, хотя и без видимых внешних воздействий [24] .

Мейбл выбрала одну из стоящих на полках комода планшеток и, положив ее поверх карты, закрыла дверцы комода.

24

Имеется в виду эффект свечения ртути в трубке барометра, возникающий при тряске устройства.

— Начнем, Харриет, — объявила она и уселась в накрытое атласом кресло. — Задерни только занавеску, пожалуйста… — Мейбл вставила в планшетку иглу — не карандаш, а указатель с заостренным коническим кончиком металлического оттенка [25] .

Затем она выпрямилась в кресле, призывая свой исключительный дар, и взгляд ее устремился в неведомую даль. В канделябре горела единственная свеча, почти так же ярко светилась и ртуть в барометре. В комнатушке стало жарковато — по крайней мере, гораздо теплее, как показалось Матушке Ласвелл, чем в помещении за занавеской.

25

В упомянутой разновидности планшеток для спиритических сеансов вставлявшийся карандаш служил одной из опор дощечки и под воздействием руки медиума выводил сообщения.

Из своего кресла она видела в зеркале собственное лицо и спину подруги, их повторяющиеся образы убегали в бесконечность. Исподволь ее слух уловил тягучую мелодию из пары нот, словно кто-то этажом ниже водил смычком по струнам скрипки. Тем не менее неким бессознательным образом Матушка Ласвелл понимала, что звук порожден не где-то снаружи, а в созданном Мейбл вневременном пространстве. Она выровняла дыхание и спокойно закрыла глаза, отгородившись от суматохи внешнего мира. Представив себе жаровню с небольшим пламенем, Матушка постаралась удержать этот образ в сознании. Воображаемый огонь вспыхнул, на какое-то мгновение погас, а затем взметнулся с новой силой. Мелодия по-прежнему звучала, аккомпанируя пульсации крови в ушах.

Трудно сказать, долго ли ей пришлось созерцать пламя, но в конце концов оно затуманилось, и на его месте возникло лицо Эдварда — именно так мальчик выглядел перед смертью. Образ, подрагивая, словно давешние языки огня, постепенно становился все более четким. Потянуло холодком. Взгляд Эдварда сначала метался из стороны в сторону, а затем вдруг его глаза заглянули в ее — сын увидел свою мать. Вздрогнув от неожиданности, Матушка Ласвелл едва не утратила контроль над собственным сознанием — лицо Эдварда стало расплываться, словно его кто-то накрыл тонкой вуалью, — но сумела удержать внимание, благо опыта в подобных вещах ей было не занимать, и через мгновение завеса исчезла. До женщины смутно доносился звук планшетки, перемещающейся по пергаменту на столе. Направлял дощечку Эдвард, а руки Мейбл придавали ей устойчивость.

С глубоким вздохом Матушка Ласвелл медленно открыла глаза. Прозрачное лицо Эдварда так и осталось перед ее

взором, а сквозь него различались черты Мейбл. В зеркале за спиной подруги отражался бесконечный коридор одинаковых образов: край занавески, ограждавший их закуток, скошенный угол комода, сияние свечи, затылок Мейбл и лицо самой Матушки Ласвелл, поверх которого плавал лик Эдварда.

Планшетка продолжала двигаться. Руки Мейбл словно парили над ней, чуть-чуть подрагивая в соответствии с ее перемещениями. Дышала предсказательница тяжело, а в ее невидящем взгляде застыло нечто глубоко тревожное и даже пугающее. Матушка Ласвелл заставила себя сосредоточиться на Эдварде, чтобы вызвать живые воспоминания о нем, вновь ощутить радость десятилетней давности, которая когда-то поднималась в ней от одного лишь осознания того факта, что сын ее жив и находится где-то неподалеку. Вместе с этим она заметила, что отражение в веренице зеркал начало слегка изменяться. Вертикальные складки занавеси и линии, образующие очертания комода, стали смещаться, пока их отражения и вовсе не утратили какое-либо сходство с конкретными предметами и не превратились в резко очерченные геометрические формы — пересекающиеся на серебристо-черной плоскости зеркал параллельные и перпендикулярные линии разной толщины.

В это же время она почувствовала невероятный, продирающий до костей холод. На лице Эдварда явственно читалась печаль, а взгляд его вновь начал метаться из стороны в сторону, как будто он отчаянно пытался определить, где находится. «Ты со мной, милый», — мысленно прошептала Матушка Ласвелл, стараясь передать сыну свою мысль. Ей, однако, это не удалось, к тому же женщина внезапно ощутила некую опасность. Меж тем пересекающиеся линии в зеркале стали медленно перестраиваться в образ какой-то другой, незнакомой комнаты, определенно не являвшейся отражением их собственной.

В той комнате за столом сидел мужчина, сверливший пространство неподвижным взглядом. А на столе перед ним лежал череп Эдварда. Изо всех сил цепляясь за собственное сознание, Матушка Ласвелл взирала на профиль человека, именовавшего себя Игнасио Нарбондо. Перед ней предстал убийца, некогда приходившийся ей сыном. А перед ним над столом парил озадаченный лик Эдварда. Нарбондо потянулся вперед, словно намереваясь прикоснуться к нему, однако пальцы его прошли сквозь образ, который немедленно начал блекнуть. У Матушки Ласвелл перехватило дыхание, и она вновь услышала стук собственного сердца и шуршание планшетки по пергаменту. Мейбл с трудом втягивала в себя воздух.

Послышался скрежет ножек стула по полу — то Нарбондо отодвинулся от стола и медленно повернулся к Матушке Ласвелл, озадаченно склонив голову набок. Впрочем, хмурое недоумение на его физиономии тут же сменилось широкой гадкой ухмылкой, и как ни хотела женщина отвернуться, делать этого она не стала — или попросту не смогла. Отражающаяся в зеркале комната постепенно растворилась во мраке, и в конечном итоге в нем только и различалась, что повисшая в пустоте голова Нарбондо. Матушка Ласвелл, оцепенев от ужаса, наблюдала, как его лицо все увеличивается в размерах, словно приближаясь к ним с огромного расстояния. Казалось, это продолжалось целую вечность, и в конце концов гнусная физиономия Нарбондо вышла за пределы зеркала и повисла над подрагивающей планшеткой. Лик Эдварда к тому времени исчез.

Указатель дощечки громко заскрежетал по пергаменту, в конце концов даже порвав его, и затем резко остановился. Мейбл Морнингстар издала тихий стон и повалилась ничком на стол. Образ Нарбондо устремился назад в зеркало, пламя свечи дрогнуло и угасло, а комнатка внезапно наполнилась громким шумом, доносящимся с Фенчерч-стрит и из таверны внизу.

Послышался гулкий звон церковного колокола, и Матушка Ласвелл с усилием поднялась из-за столика. Отдернув занавеску, она кое-как доковыляла до расписного комода. Там ее вырвало в таз.