Айседора Дункан: роман одной жизни
Шрифт:
— Айседора, проснитесь, проснитесь скорее, прошу вас, — сказала она вполголоса.
— Это вы, Мэри? Что случилось? Что вам нужно?
— Пойдемте со мной, скорее… В саду какой-то мужчина. Айседора вскочила и спустилась с подругой на первый этаж. Подойдя к стеклянной двери, выходящей в сад, она увидела в темноте силуэт невысокого худощавого мужчины, неподвижно стоявшего под липой.
— Он всегда здесь стоит, — прошептала Мэри.
— Как «всегда»? Вы его знаете?
— Вот уже неделю он приходит сюда после
— А почему раньше не сказали?
— Не хотела вас беспокоить. Вдруг это убийца?
В эту минуту луна выглянула из-за облаков и осветила лицо незнакомца. Айседора расхохоталась.
— Что с вами, Айседора? — с испугом спросила Мэри. — Вы знаете его?
— Ну, конечно, знаю, — отвечала Айседора, накидывая шаль на плечи. — Это Генрих Тоде.
— Кто-кто?
— Писатель Генрих Тоде. Я познакомилась с ним у Козимы. Он не спускал с меня глаз, но не решался заговорить. По-видимому, безумно влюблен в меня. Оставайтесь здесь, Мэри, я сейчас вернусь.
— Что вы делаете, Айседора? Вернитесь! Вы с ума сошли. Простудитесь!
Но та уже была в саду и направлялась к «привидению».
— Ну, что, господин Тоде, забавляетесь игрой в призраки? — спросила она со смехом. — А ведь вы меня очень напугали!
— Да… да… наверное… извините, — бормотал он, как ребенок, застигнутый врасплох.
Переменив тон и положив руку ему на плечо, она спросила:
— Друг мой, вы так сильно любите меня?
— О, Айседора, вы самая чудная мечта в моей жизни… Вы — сама святая Клара.
Тихо взяв за руку, она повела его в дом. Как сомнамбула, вошел он в гостиную, не спуская с нее своих зеленых глаз, горевших безумным огнем. Усадив его в удобное кожаное кресло и налив коньяка, она спросила:
— Господин Тоде, почему вы только что сравнили меня со святой Кларой?
— Потому, что я сейчас описываю жизнь святого Франциска.
— Я читала вашего «Микеланджело». Чудная книга! Судьба его подобна грозовому небу! Вы словно слились со своим героем. Я полностью и абсолютно разделяю ваш взгляд на красоту. Но в вашем чувстве ощущается некая боль, словно красота причиняет вам страдание.
— Вы правы. Созерцание прекрасного всегда вызывает беспокойство. Быть может, прекрасное предстает, как нечто неуловимое. А может быть, связано со смертью. Это и путает, и пьянит одновременно. Красота — это желание и гибель каждого художника.
Он говорил тихим, глуховатым голосом, с какой-то жалобной интонацией, временами умолкая.
— А как вы перешли от Микеланджело к святому Франциску?
— Очень просто. Оба мне представляются, как две стороны одного и того же персонажа. Несмотря на различия в их судьбах, между ними существует тайное, волнующее сходство. И с каждым днем я нахожу все новые подтверждения своей догадки…
И он вдохновенно начал рассказывать
— Франциск оставил глубокий след в религиозном сознании массы людей и в судьбах сильных мира сего, — продолжал Тоде. — Он стоял у истоков итальянского Возрождения. В его лучах согревались Мазаччо, Фра Анджелико, Донателло, Гоццоли, Синьорелли…
Он рассказывал горячо и непрерывно, почти не переводя дыхания. Об искусстве, о красоте, об Италии. Его слова то возносились вверх, то опускались, парили и возвращались к его любимому Франциску Ассизскому, словно непреодолимая сила влекла к нему после возвышенных рассуждений о чувствах людей Средневековья или о христианской символике. Глаза его загорались, когда он говорил о том, как страстно любил святой человеческую доброту. Не доброту слабых, а сильную доброту, способную спасти мир, вернуть человеческий разум к естественной природе, восстановить его величие и достоинство.
Айседора восхищенно внимала. Никогда не слышала она подобных речей, не видела такого напряженного взгляда. Она почувствовала себя вознесенной в небесные сферы. Рассвет застал их сидящими друг против друга. Казалось, оба потеряли чувство времени. Вдруг он замолчал, подошел к ней, обнял, поцеловал в глаза и ушел навстречу первым лучам восходящего солнца. Она крикнула: «Генрих!» Он обернулся.
— Генрих, не забудьте о нашем свидании… Завтра вечером… Под липой в моем саду. Буду вас ждать.
Каждую ночь Тоде приходил в Филипсруэ. Он либо размышлял вслух, либо читал юной подруге последние страницы своей рукописи. Он ни разу не позволил себе никакого движения, выдающего желание овладеть ею. Самое большее — целовал в лоб или глаза, брал за руку, целовал ладонь. И никогда не пытался коснуться ее груди или снять тунику.
— Не понимаю я вас, — сказала однажды Мэри. — Вы, такая чувственная, как вы можете терпеть подобную ситуацию?!
— Что вы хотите, дорогая, я влюбилась в святого. Такое могло случиться только со мной. Генрих воображает себя Франциском Ассизским, а до того он был Микеланджело.
— Я бы предпочла Микеланджело!
— Я тоже, но что делать! И потом, он видит во мне возрожденную святую Клару. Он идеально воссоздает пару, которой увлечен в настоящее время.
— И не надоело вам играть эту роль?
— Я, возможно, вас удивлю, Мэри, но никакой роли я не играю. И никогда не умела играть. А что касается моей чувственности, тут уж ничего не скажешь! С тех пор как два года назад кончилось мое приключение с Бережи, я ни разу не спала ни с одним мужчиной. Не скажу, чтобы это мучило меня. Я полностью отдалась танцу.