Айседора Дункан: роман одной жизни

Левер Морис

Это была школьная тетрадка с записями, сделанными фиолетовыми чернилами.

— Я нашла ее, разбирая бумаги, оставшиеся после кончины Вагнера. Это его раздумья о танце Трех граций в сцене вакханалии в «Тангейзере». Он подробно описал, как должен исполняться танец. Именно так, как танцуете вы, Айседора, до мельчайших деталей. Интуитивно вы нашли танец, соответствующий его собственному видению. Не поразительно ли это? Держите тетрадь и сохраните ее как сувенир о Байройте и о Козиме Вагнер.

— Но, мадам, я не могу ее принять. Эта рукопись принадлежит истории…

— Действительно, она должна бы достаться Зигфриду. Но я надеялась, что, передавая ее вам, я в то же время отдаю ее Зигфриду… что

рукопись будет принадлежать… вам обоим. Мне казалось это естественным. Зигфрид — сын Рихарда, а вы — его духовная дочь. Я думала, что… Но судьба решила иначе, и не следует идти ей наперекор. Бережно храните эту реликвию, Айседора. Моей рукою сам Рихард вручает вам этот дар.

Фестиваль приближался. С утра до вечера Айседора проводила дни в театре, присутствовала на репетициях опер. Они проходили без спешки, в атмосфере исключительной собранности всех артистов, музыкантов и танцоров, под строгим наблюдением Козимы и Зигфрида Вагнеров.

Айседоре предстояло исполнить самую трудную и опасную роль в своей карьере, но она не думала об этом. Ураганы музыки, исполняемой оркестром, которым руководил Ганс Рихтер, уносили ее в мир легенд: «Кольцо нибелунгов», «Тангейзер», «Парсифаль». Она была то Зиглиндой в объятиях Зигмунда, то Кундри, провозглашающей проклятия. Ей казалось, что душа ее возносится вместе с кровавым кубком Грааля… Когда она выходила из театра, покачиваясь, будто пьяная, все вокруг казалось ей туманным, далеким, невесомым, нереальным. Реальностью для нее была лишь вагнеровская легенда.

Духовный экстаз, который вызывал у нее Генрих Тоде, постепенно сменился отчаянным желанием. Мысль, что этот неуловимый возлюбленный — вот он, рядом, и вместе с тем словно отсутствует, — отказывается от ее тела, доводила ее до невменяемого состояния. Она забывала есть, почти не спала. Такой режим не ослаблял, а усиливал остроту чувств. Она внезапно обнаруживала в себе энергию, какой не подозревала раньше. Часто она проводила в постели ночь без сна. Пытаясь облегчить страдания, руки ее ощупывали тело, пылающее внутренним огнем, ища выход в ласке. Это вызывало конвульсии и крики раненого зверя…

К счастью, был танец, ежедневные репетиции в театре. В отличие от многих артистов Айседора не умела отделять свою жизнь от искусства, и исполнение ею танца вакханок с детской непосредственностью выражало ее тогдашнее состояние. Она танцевала, как дышала, любила, страдала, не думая скрывать чувства правилами приличия. Произведения великих музыкантов становились ее музыкой, она владела искусством ставить ее на службу своим фантазиям, при этом оставаясь верной замыслу автора. Никто не знает, на каких загадочных путях была подготовлена встреча Вагнера, Айседоры и Генриха Тоде. Она произошла сама собой, не могла не произойти, поскольку Айседора обладала редким даром придавать непредвиденной случайности силу необходимости.

В одном из интервью она сделала, по сути дела, признание: «Музыка „Тангейзера“ выражает все безумство жажды сладострастия человека, живущего рассудком. Вакханалия происходит в голове Тангейзера. Закрытый грот сатиров, нимф и Венеры — это закрытая душа Вагнера, страдающего от вечного ожидания того, что он смог найти лишь в своем воображении. Эта музыка таит в себе всю неудовлетворенность чувств, отчаянное ожидание, все томление страсти и вожделения в мире».

Страдания на Венериной горе, сновидения Тангейзера, вакхический экстаз… Все вожделение мира!.. В тот вечер, когда состоялась премьера, Айседора бросила в безбрежный океан музыки свое тело, томящееся от страданий. Так она не танцевала со времен детства на берегу океана в Сан-Франциско. Ураган звуков унес ее. Освободил. Выпустил. Утешил.

Кто не видел конца сезона в Байройте, тот не знает, что такое грусть. Тишина там

кажется более угнетающей, чем где-либо. Быть может, потому, что наступает после урагана. Театр «Фестшпильхаус» напоминает в эту пору мрачный, бессмысленный и уродливый корабль, выброшенный на берег. Да и участники фестиваля похожи на людей, уцелевших после кораблекрушения. Они бродят без видимой цели вокруг священного холма, словно пытаются подобрать уцелевшие обрывки возвышенных аккордов. Сердца их пусты, и в душах смятение. Зеваки собираются у грузовиков, увозящих декорации и костюмы. Как будто чудо может свершиться и волшебство повториться: из этого тряпья и мешковины вновь оживет легенда, еще раз блеснув своею красотой.

До отъезда в Россию оставалось три месяца. Айседора воспользовалась передышкой и совершила турне по Германии. Начала с Гейдельберга, где Тоде читал лекции. Между репетициями она ходила в университет слушать Генриха. Днем студенты заполняли аудитории, чтобы слушать лекции о Микеланджело и итальянском Возрождении, а вечером аплодировали Айседоре в городском театре. Так молодежь объединяла в своем восхищении новаторские идеи писателя и хореографические открытия танцовщицы. Их часто видели вместе беседующими на «Тропе философов» вдоль берега Неккара. Вернувшись на виллу Филипсруэ, Айседора никак не могла остаться наедине с собой из-за нескончаемых приемов и встреч. Какая-то неожиданная жизнерадостность охватила ее; она пользовалась любым поводом для развлечений. Именно тогда при необычных обстоятельствах познакомилась она с королем Болгарии Фердинандом. Все присутствующие на вилле Ванфрид встали при его появлении, Айседора продемонстрировала свои демократические убеждения и осталась сидеть, хотя сосед и толкал ее в бок, шепча на ухо:

— Встаньте же, встаньте, это — король Болгарии!

Он вошел в полной тишине. Полулежа на софе, Айседора раскинула руки, с вызовом оглядывая всех и очаровательно улыбаясь. Юная и дурно воспитанная дочь Америки бросала вызов германской аристократии. Фердинанд Болгарский подошел к ней, попросил разрешения сесть рядом и начал рассказывать о своих всемирно известных коллекциях древнегреческих находок. Собравшиеся с изумлением взирали на беседующую пару. Айседора поделилась своим замыслом создать школу, специализирующуюся на возрождении античных танцев.

— Какая прекрасная мысль, — воскликнул король. — Почему бы вам не приехать в мой дворец на Черном море, где вы могли бы открыть школу?

— С радостью, ваше величество. Но это так далеко. Почему бы вам не приехать ко мне поужинать завтра вечером?

Гости чуть не поперхнулись.

В полночь следующего дня в Филипсруэ слышались громкие голоса, взрывы хохота, ржание коней, звон шпор: король в военном мундире и сапогах приехал в сопровождении свиты. Навстречу ему выбежала Айседора с верной своей Мэри. Ужин при свечах, шампанское, прогулка под луной в парке. Король обнимает Айседору, в кустах слышатся звуки поцелуев, шепот нежных слов. Вернувшись на виллу, она приглашает его в свою спальню и проводит с ним остаток ночи. Не потому, что Фердинанд так уж ей понравился. Скажем прямо, он не в ее вкусе; ей неприятен его нос, похожий на клюв коршуна, слишком большой рот, его шумное веселье и грубые манеры. Но когда он обнимает ее и смотрит в упор своими кошачьими глазами, она улавливает в них огонек загнанного зверя. Сначала это ее интригует, а когда она понимает причину, то даже трогает. Его величество Фердинанд Болгарский боится. Всего боится. Трех свечей в подсвечнике на столе. «Это дурное предзнаменование!» — восклицает он. Белой дамы. «Она всегда приносила несчастье Габсбургам». Его преследует страх перед покушением. Это его ахиллесова пята, его секрет. Айседора привлекает его к своей груди, целует в губы, успокаивает, отдается…