Айседора Дункан: роман одной жизни

Левер Морис

— Любовь моя, все будет так, как вы захотите. В конце концов, возможно, вы и правы. Ведь вы — артистка, и ваши мысли не могут… не всегда могут быть такими же, как у всех. Но я вас слишком люблю. Никогда не смогу расстаться с вами. Мне нужно знать, что вы всегда здесь, рядом со мной.

— Что бы ни случилось?

— Клянусь, Дора, что бы ни случилось.

Как договорились, в половине четвертого шофер приезжает за ними. Зингер тоже уезжает. Айседора, дети и Энни Сим садятся в лимузин. Едут в Нейи. Айседора выходит у дома 68 по улице Шово и поручает шоферу отвезти Дирдрэ, Патрика и няню в Версаль.

— До свидания, малыши, я приеду к ужину, сегодня у меня нет спектакля, — говорит она, целуя детей.

Начинает накрапывать

дождь, и мисс Сим поднимает стекла в машине, чтобы не было сквозняка. Дирдрэ прикасается губами к стеклу заднего окна. Айседора наклоняется и целует холодное стекло там, где изнутри прикоснулись губы дочки. Машина трогается, дети машут рукой. Она, улыбаясь, отвечает им широким взмахом руки и уходит в студию. До репетиции есть еще четверть часа. Она хочет прилечь отдохнуть, поднимается в свою комнату и ложится на диван. На столике рядом с диваном букет и коробка конфет, присланные каким-то поклонником. Она кладет в рот конфетку, лениво потягивается, а сама думает о разговоре с Зингером: «Теперь все будет хорошо. Начинается новая жизнь. Чего еще можно желать! Да, это и есть счастье». Незаметно она засыпает.

Сколько времени она спала? Час? Полтора? Два? Когда Скенэ пришел на репетицию, горничная не решилась будить ее. «Мадам спит. Она очень устала, — сказала она. — Начинайте работу с мадемуазель Элизабет и с учениками. Она подойдет позже».

Айседора с трудом открывает глаза, смотрит на часы. Из зала, снизу, слабо доносятся звуки рояля. Вдруг она слышит под окном визг тормозов. На лестнице слышны торопливые шаги, они приближаются, дверь с шумом распахивается. Комнату наполнил крик. Дикий, нечеловеческий крик:

— Айседора!

Она вскакивает. Зингер падает у ее ног.

— Что случилось? Отвечайте! Что случилось?

— Айседора! Дети!..

— Что дети? Отвечайте ради бога, отвечайте!

— Айседора, дети погибли.

Какая-то бессмыслица… Бессмысленные слова. Погибли? Только что она их проводила, только что, на улице, у тротуара… Они в Версале, с Энни… Они спокойно ждут ее… А в голове, как эхо, неумолимо звучит слово: «Погибли… погибли… погибли… погибли…» Это абсурд! Дети никогда не погибают. Они не могут погибнуть. Зингер сошел с ума. Не понимает, что говорит. Она тупо смотрит на него. Его глаза полны слез. Никогда она не видела его плачущим. Какой глупый вид у плачущего мужчины, будто гримасничает, как состарившийся ребенок. Ей хочется рассмеяться. Но эхо вновь проснулось и, как набат, повторяет это холодное слово: «Погибли…» Потом всплывает в памяти вся фраза, четко, словно она читает написанное: «Дети погибли…»

И вдруг смысл этих слов взрывается бомбой в ее сердце. «Их нет… Никогда, никогда… Не увижу их…»

Ее молчание для Зингера тянется вечность. Айседора не спускает с него глаз, широко раскрытых, непонимающих. Не желающих понять. Отказывающихся поверить. Вся она — огромный жалобный вопрос. Чтобы прервать невыносимое молчание, Зингер рассказывает о случившейся катастрофе.

Лимузин свернул с улицы Шово на набережную. На углу с бульваром Бурдон появилось такси, несущееся наперерез с огромной скоростью. Чтобы избежать столкновения, шофер резко затормозил, и мотор заглох. Он выскочил из машины, чтобы завести мотор ручкой, но не поставил на тормоз. Он еще не успел сесть обратно в машину, а она покатилась по улице к берегу Сены, где не было парапета. Шофер пытался догнать машину, но колеса уже ушли в реку. Вместо того чтобы позвать на помощь, он повалился на мостовую и начал биться головой о камни. На помощь позвали прохожие. Машину отнесло течением далеко от места падения, и понадобилось не меньше полутора часов, чтобы вытащить пострадавших на поверхность. Дети и няня были доставлены в Американский госпиталь, и дежурный врач тщетно пытался вернуть их к жизни. Вечером их тела перевезли на улицу Шово.

На следующий день новость о несчастье появилась в газетах, вызвав живой отклик в обществе.

С утра в адрес Айседоры стали поступать телеграммы соболезнования. Дузе, Луи Барту, Морис Метерлинк, Сесиль Сорель, Поль-Бон-кур, Жюль Кларети, Габриэль Пьерне, Фредерик Массой и многие другие выражали ей сочувствие, а Гастон Кальметт, издатель «Фигаро», и Антуан Бурдель, близкие друзья семьи, приехали лично засвидетельствовать сочувствие Айседоре. Она приняла их с невиданной выдержкой, вся погруженная в свое горе.

Через день состоялись похороны. В ночь накануне студенты Академии изящных искусств покрыли сад Айседоры белыми цветами, от земли и до верхушек деревьев. «Как в волшебном саду», — сказала она поутру. Несмотря на настояния друзей, она отказалась хоронить детей в землю. Пришел кюре Нейи, чтобы убедить ее в необходимости отслужить панихиду в церкви, но она сказала:

— Сожалею, господин аббат. Я — язычница, родила детей вне брака, отказалась их крестить и отказываюсь их хоронить по христианскому обряду. И я увижу моих крошек не на ваших небесах, а в каждом прекрасном пейзаже, подаренном природой, в каждом благородном жесте человека, во всех великих его творениях. Души моих детей вечно будут жить в лучах утреннего света.

Было решено, что Дирдрэ, Патрик и их няня будут кремированы. Айседора отказалась от черного крепа, похоронных венков и траурных одежд. Она сама надела простую белую тунику, как всегда, покрыла голову и плечи большой шалью. По дороге в крематорий она с силой сжимала руку Мэри Дести и повторяла: «Главное — не плакать, Мэри, главное — не плакать. Смерти нет».

Все последующие дни она сидела дома, никого не принимала и ни с кем не разговаривала, даже с ученицами, в которых она видела горький отблеск живого образа ее собственных детей. Из своего дома в Нейи она выходила только для долгих пеших прогулок вдоль Сены. Опасаясь, что она может покончить с собой, за ней повсюду, как тень, ходил ее брат Раймонд. А вернувшись домой, она часами молча сидела в кресле, не двигаясь, с остановившимся взглядом. Как угрызение совести, память ей сверлило воспоминание о словах, сказанных няней Энни Сим в Версале в то трагическое утро: «Кажется, погода меняется… Было бы лучше остаться сегодня дома».

Лоэнгрин слег на следующий день после похорон. Что касается Гордона Крэга, оповещенного телеграммой в день смерти дочери, то он ограничился ответной телеграммой из Флоренции, где работал над спектаклем для театра Гольдони: «Не отчаивайся и не теряй мужества. Они обрели вечное блаженство. Не сомневайся».

Раймонд Дункан и его жена Пенелопа были самыми верными помощниками Айседоры в эти трагические часы и дни. Рядом с ней были также Элизабет и Августин. Так, спонтанно, воссоединился «клан» вокруг одного из своих членов, которого постигло несчастье. Раймонд, по-прежнему одержимый античностью, незадолго до несчастья решил поехать в Албанию, помогать греческим беженцам. После Балканской войны турецкая армия оставила эту страну в состоянии полной разрухи. Многие деревни были разорены, дети умирали от голода. Убежденный, что сестра забудет свое горе при виде такого массового бедствия, он предложил ей поехать с ним. Сперва она отказалась:

— Я никому не могу быть больше полезной. Жду только смерти.

— Ты не имеешь права так говорить, — возражал Раймонд. — Подумай, сколько людей там страдает, матери с голодающими детьми на руках. Турки убили их мужей и братьев, сожгли их дома, угнали скот, уничтожили урожай на корню. Нельзя оставаться безразличной, пережевывая личное горе. Надо спасать людей, ты можешь им помочь. Поедем с нами.

В конце концов Айседора согласилась и поехала на остров Корфу [34] с братом и невесткой.

34

Современное название — Керкира.