Айтиот
Шрифт:
— Но они приносят прибыль, — вклинился наконец я.
— Да, прибыль, — Дазуров мгновенно успокоился, словно и не брызгал слюной только что. — Рыночек, что называется, порешал. Но это пока. Рыночек, он, знаешь ли, как то сердце красавицы — склонен к перемене. Вот жахнет очередным дефолтом — и хрен им тогда, а не альтернативное молоко! Ну а пока… Просядем, говоришь, по конверсиям без этой команды?
— Ну в общем да. Новую-то пока соберешь, пока она сработается, пока в архитектуре разберется… Эти твари же еще не документируют ничего толком, берегут свое ноу-хау. Если у конкурентов цена перехода станет ниже — клиенты уйдут, они тупые-то тупые, но деньги считать умеют.
— Деньги все считать умеют, — согласился Дазуров. — Выходит, и прогибаться под вашу разработку зашкварно, и отпускать ее на все четыре стороны — бабки потеряем…
Дазуров барабанил пальцами по столу и смотрел на меня. Я знал решение, но надо было, чтобы Дазуров верил, будто дошел до него сам.
— Вот что, — сказал он наконец. — Если мы увеличим зарплату разработке, будет выглядеть, будто они яйца нам выкрутили. Мы пойдем другим путем. Мы всем увеличим зарплату. У вас как раз консалтинг этот хренов отработал. Чего они там насчитают, всем насрать, тут из правления один деятель схематозит, бабки отмывает через контору племянника… Будем считать, такое вам вышло грейдирование. Ресурс, как говорится, есть.
Я давно догадывался, что российский офис изрядно режет нашу расходную часть в свою пользу. Сейчас, можно сказать, получил официальное подтверждение.
— Вот этого я не видел, — Дазуров брезгливо отодвинул от себя пачку заявлений. — И ты тоже. Верни в кадры. Завтра делаем рассылку о повышении зарплат. Со следующего месяца. Всем на 10 процентов, разработке на 25, но этого в письме не пиши, тут уж лично каждому. И вот после этого пусть пробуют забрать свои заявления. Сразу не отдавайте, покошмарьте как-нибудь, нервы помотайте. Пусть ценят свою работу, с-суки. Ну да сами разберетесь, не дети, чай.
Я с немалым трудом скрыл улыбку. Разумеется, никто вот так спонтанно никуда уходить не собирался, офисные рабы при семье и ипотеке собой не располагают. Но я убедил Протасова, что иначе нам денег из Дахау не выбить, а ребят он в команду отбирал таких, которые слушались его во всем. Шалость удалась.
С Игорем мы теперь встречались время от времени, пили пиво. Наконец-то я видел в нем не болтающегося под ногами младшего брата, а почти друга. Он все порывался отдать мне деньги, предлагал взять кредит — по старым он уже расплатился. К сожалению, проблему мою это не решало: Дахау, как уже говорено, не позволял гасить корпоративный кредит досрочно, а всей суммы с процентами я не соберу, даже если продам квартиру. Оставалось платить еще четыре года.
Впрочем, я перестал относиться к этому сроку как к тюремному. После больницы удалось кое-как восстановить баланс между работой и жизнью. Сделал дома генеральную уборку, вынес скопившийся мусор, разобрал наконец карантинные покупки. То, что оказалось не нужно, отнес в благотворительный магазинчик. Посмотрел несколько неглупых фильмов, не все же в тупые сериалы пялиться. Хотел и новые книги почитать, но тут меня постигло разочарование: писатели, которых я с интересом читал прежде, выдавали только вариации на тему своих ранних произведений. Новых же имен не было: так называемая «большая литература» оказалась мутной заумью, а массовый рынок был заполнен коммерческой халтурой вроде той, которую мы рекламировали, а потом еще и воровали. Если русская литература мертва и уже не оживет, выходит, мы забили свой гвоздь в крышку ее гроба. Пришлось обратиться к старой доброй классике двадцатого века. Я с тоской вспоминал оставшуюся на Катькиной даче библиотеку… да и не только библиотеку, чего уж там.
Игорян познакомил меня со своей девушкой Надей. Они жили вместе уже почти год, у них все было серьезно. Надя работала учителем литературы в школе и, похоже, действительно была увлечена своей работой, только много жаловалась на беспросветную бюрократию. О детях же она отзывалась тепло, радовалась, как среди них много умных и талантливых; обиделась всерьез, когда я что-то пренебрежительное обронил про «поколение ЕГЭ». Надя рассказывала, что нынешние школьники склонны к критическому мышлению, но одновременно и способны признать за другими людьми право видеть мир иначе. Хотелось бы мне, чтобы она оказалась права. Но вообще-то, скорее всего, она просто работала в хорошей школе.
Как-то мы с Игорем встретились за кружкой пива без Нади, и я спросил:
— Вот ты же неглупый парень, Игорян… Как тебя занесло в бизнес-секту эту?
— Да как-то вот… — Игорь запустил руку в волосы, откидывая назад прядь. — Зашел по приколу раз, другой… А там приятные такие вещи говорят — ты крутой, классный, у тебя все получится… И ну как бы работая на дядю, ты отдаешь свою жизнь на сторону — это же каждый понимает где-то внутри. Сначала ждешь, что вот сейчас закончится вводное бла-бла-бла, и тебе откроют всякие суперсекреты бизнеса. А потом тупо втягиваешься. Перестаешь ждать что-то конкретное, просто подсаживаешься на эту накачку оптимизмом. Там собираются люди, в которых никто никогда не верил. И им дают чувство, будто в них верят. Знаешь, глупо звучит, но люди в кредиты влазят и квартиры продают, чтобы только больше семинаров этих посетить. И чем хуже идут дела, тем важнее для них еще раз услышать, что все обязательно получится. А чем больше они тратят на семинары, тем хуже у них идут дела.
— Но у них же должны быть друзья, семьи… Неужели их не пытаются как-то, не знаю, вернуть в чувство?
— Пытаются, конечно. Но мало кому удаётся. Одна из первых вещей, которые там внушают — весь мир будет против твоего успеха, близкие попытаются затащить тебя в болото… Это же ты необыкновенный, ты способен на порыв, ты пришел в правильное место. И сейчас-сейчас тебя тут всему научат. А те, кто не в секте — тупое быдло, и сливают в унитаз свои жизни. Это… отзывается где-то внутри. Ну вот я и поверил в себя, ввязался в ту фигню с фирмой… И ведь даже когда меня чуть не посадили, ничему это меня не научило. Там и на такие случаи давали установку, что надо подниматься и двигаться вперед… Если б не Надюха, у меня, может, так голова на место и не встала бы.
— Ясно-понятно… Знаешь, люди иногда напоминают глючный и дырявый софт, который любой башковитый мудак может взломать вот так на раз-два.
Игорь допил пиво и улыбнулся:
— Ну, теперь-то меня, как это у вас говорится — отдебажили? Слушай, давно хотел спросить, как там Катя твоя, вы общаетесь?
— Не-а, как развелись, так все. Вещи перевозили туда-сюда какое-то время, но нормально не говорили уже, так, по делу и то сквозь зубы. Очень злые были друг на друга.
— Жаль.
— Да, кто бы спорил…
Мне и вправду было жаль, что так все обернулось. После развода я долго лелеял обиду, а потом постарался выкинуть мысли о Катьке из головы. Тогда я верил, что буду счастлив с новыми женщинами. И не сказать, что не был по-своему счастлив — и с Олей, и с другими, и даже с искательницей приключений Петрой из далекой, похожей теперь на полузабытый сон Италии. Но ни одна из этих женщин не стала той, в ком я нуждался в критический момент.
Стал вспоминать, из-за чего же мы с Катькой ссорились. Прежде я думал только о том, как вела себя она — бесконечно цеплялась к мелочам, унижала меня и постоянно орала. Но какую роль в этом сыграл я сам? Допоздна сидел на работе, уверяя себя, что строю карьеру — а сам бессмысленно скроллил соцсети, прятался в виртуальном обществе чужих людей от необходимости поддержать реального родного человека. Днями напролет играл: еще один рейд… еще один данж… погоди, я уже почти получил уровень… Катька стала плохо меня кормить — но разве я сам хоть раз приготовил что-то для нее? И тот чертов шкафчик, который я все никак не мог собрать — сколько дней или даже недель эти доски лежали на полу, чтобы Катька спотыкалась о них и с болью вспоминала: все что угодно для меня важнее, чем обещание, данное ей?