Айя и Лекс
Шрифт:
— Ну и что ты себе навыдумывала, Синеглазка? — спрашивает шепотом, лаская дыханием, поглаживая мой живот горячей ладонью. — Каких ужасов нафантазировала?
Но я лишь упрямо качаю головой. Не хочу говорить. Не хочу облекать в слова свои страхи. А вдруг правда? Страшно узнать эту самую правду. Понять вдруг, что оказалась права.
— Айя, — зовет Лекс, вкруговую наглаживая мой живот. И малышу нравится эта ласка, драться перестает. Он тоже ощущает силу своего папы.
— Ты меня стесняешься? — голос звучит жалко, как и вопрос.
— Что?
Берет
— Я…я не знаю… — выдыхаю, совершенно растерявшись под серьезным взглядом. — Тебя нет, понимаешь? Последние два месяца тебя просто нет. И я…я тут совсем одна.
— Айя…
Но я накрываю его губы ладонью. Лекс хмурится.
— Я все понимаю, правда. Но мне будет легче это пережить в родном городе. Там у меня хотя бы Леська есть.
— Что пережить, Айя?
Я закусываю губу, удерживаясь от необдуманного ответа. Как же сложно. А Лекс вдруг улыбается широко. И что же смешного я сказала?
— Айя, елки-палки. Нет, я знаю, что у беременных организм кардинально перестраивается и гормоны «играют», но что бы настолько — никогда не думал. Айя, девочка моя, — его губы целуют мои глаза, кончик носа. — Родная моя… Любимая…
Я перестаю дышать, застываю в его руках. Любимая? Как же хочется верить, просто верить. И наплевать на все домыслы и подозрения.
— Любимая? — срывается с губ тихое. И светящийся счастьем черный взгляд развеивает все сомнения. Всхлипываю.
— Ну что опять?
Большим пальцем стирает все-таки скатившуюся по щеке слезу.
— Почему ты не хочешь, чтобы я летела с тобой?
Лекс тяжело вздыхает, берет меня за руку, увлекает за собой, садится на стул и меня усаживает к себе на колени. Обнимает нашего сына, кладет голову мне на плечо. И я спиной ощущаю, как напряжена каждая мышца его сильного тела. Как натянут каждый нерв.
— Потому что на меня открыта охота.
— Охота…
Голос подводит, срывается на середине, стоит услышать последние слова. В одну секунду осознать весь ужас сказанной фразы. Охота…Жуткое слово, с привкусом металла на языке. И сердце в горле застревает. Губу закусываю, чтобы не сорваться. А внутри дрожит все. И дрожь такая, что справиться с ней не могу.
— Айя… — с напором зовет Лекс, обнимая, прижимая к себе, словно защищая, пряча. От кого? От чего? — Айя, успокойся, все хорошо, — медленно, но настойчиво уговаривает меня, словно ребенка.
— Хорошо? — не сдерживаюсь, все-таки всхлипываю. И судорожно пытаюсь дышать, но легкие, словно зажимом передавили — глоток воздуха не протолкнуть. Пытаюсь встать, но Лекс держит мертво, не выпускает. Плечи гладит, живот. И говорит что-то. Но я слов разобрать не могу — в ушах звенит. Только ладони его ощущаю, горячие, надежные. И вдруг понимаю, что не смогу. Без него не смогу. Сидеть здесь и ждать, верить, что он вернется живой и невредимый — не смогу. Умру здесь. Потому что не умею без него жить. Привыкла к нему, проросла. Или он в меня — не разобрать. И когда это случилось — не знаю. Просто вдруг понимаю, что во мне он, в каждой клеточке.
— Айя…
Лекс разворачивает меня лицом к себе. Смотрит сумрачно. А я уже знаю, что он сказать хочет.
— Я не останусь здесь без тебя, Алеша, — хриплю, рвано дыша. И успокоиться все не получается. И сын нервничает, бьется больно. Но это мелочи в сравнении с тем, что я сейчас могу потерять все.
— Айя…
Прикладываю палец к его губам, заставляя молчать. Самой говорить трудно, с силой из себя слова выталкиваю, с болью, как будто по тонким тканям наждачной бумагой провожу.
— Я…мы клятву давали…и ты говорил, что я твоя. Беречь обещал.
— Так я и берегу, — со злостью. — Я же ради тебя…ради вас. Чтобы вы в безопасности были.
— А ты? Ты там в безопасности? — тоже злюсь.
— Это неважно.
— Важно! — сиплю, на крик ни сил, ни голоса нет. Вцепляюсь в его рубашку, ткань сгребая в пригоршни. — Мне важно. Ты важен. Понимаешь?
— Айя, о себе не думаешь — о сыне подумай. Я же не выдержу, если с вами хоть что-то… — его голос тоже подводит. — Я же подохну без тебя.
И лицо мое обнимает, в глаза заглядывает. И в его черных столько муки, что смотреть больно. Но я не отворачиваюсь. Улыбаюсь дрожащими губами.
— Это я без тебя умру. Сердца не станет, понимаешь? И вранье все, что это всего лишь мышечный орган для перекачки крови. Мое сердце — это ты.
А он молчит, только смотрит долго и муторно как-то.
— Ты же врач, Лешка! — не выдерживаю, толкаю его в плечо. Он откидывается спиной на стенку, увлекая меня за собой, головой на себя укладывает. — Ты же понимаешь, что без сердца — нет человека. Пожалуйста, — не выдержав его молчания. — Пожалуйста, сердце мое. Давай все вместе. До конца. Вместе.
— Вместе, — эхом откликается муж. — В квартире сидеть будешь под охраной. Поняла? И только попробуй выйти или хоть на один мой звонок не ответить — сразу обратно улетишь, — рычит, сжав мои бедра до боли.
А у меня внутри словно туго сжатая пружина распрямилась. И дышать легко. Только сердце в груди лихорадит отголосками пережитого страха.
— Я буду паинькой, — льну к нему, ощущая неимоверное облегчение. Он — рядом. Самый нужный. Самый надежный мужчина. Мой муж.
А он распускает мои волосы, затянутые в высокий хвост, на кулак наматывает и к лицу подносит, вдыхает шумно.
— Сладкая… Как же я соскучился.
И от того, как он говорит это, низко, с перекатами, как будто мурлычет, по коже мурашки табунами несутся. И я выдыхаю тихий стон, наслаждаясь его дыханием на своей щеке. Прикосновением губ, мягким, почти невесомым. Но мне этого мало. Я хочу большего. Его хочу всего. Чувствовать его везде, слышать его стоны, ласкать его возбужденный член, упирающийся мне между ягодиц. И я не сдерживаюсь, ерзаю на нем, наслаждаясь его твердостью. Предвкушая.
— Ты нарочно, да? — стонет в самое ухо, подавшись бедрами ко мне.