Азбука для несовершеннолетних
Шрифт:
Отец. Почему гиганты?
Сын. Потому что они вершили судьбы миллиардов людей.
Отец. Я не верю в гигантизм. Но история действительно вознесла «большую тройку» на неслыханную высоту.
Сын. А ведь говорят, что нельзя впрячь в одну телегу коня и трепетную лань...
Отец. Вряд ли среди этой «тройки» кто-то играл роль трепетной лани... Сам факт общения, столкновения, контакта этих политических утесов высекал искры, высекал молнии.
Сын. Какой же мир они оставили человечеству?
Отец. Что ж, мир оказался удивительно устойчивым. Когда я перечитываю Ялтинские соглашения, я удивляюсь не тому, как много произошло перемен – они огромны, – а как много было завоевано Победой. Ялта была торжественным мигом сотрудничества непросто разных характеров – разных социальных систем.
Сын. Но вот эти гиганты... Иногда они мне кажутся просто слепцами...
Отец. Почему слепцами?
Сын. Потому что они не видели будущего. Например, бомбы... и ее роли.
Отец. Какой бомбы? Атомной?
Сын. Я не знаю другой бомбы. Есть еще, правда, водородная, а говорят, и нейтронная. Но это все едино.
Отец. Да, у нас было другое ощущение бомбы. Те, которые падали на наши дома, были другими.
Сын. А что ты испытал, когда услышал об атомной бомбе?
Отец. Я прочел краткое сообщение о Хиросиме и Нагасаки.
Сын. И что же?
Отец. Я был потрясен. Мне часто потом по ночам снился сон: весь мир, вся планета взрывается, превращаясь в огненный шар, и я просыпался в ужасе...
Сын. Мне это не снится. Мы с детства слышим о бомбе, привыкли.
Отец. Мне это непонятно.
Сын. Я говорю не о своем ощущении. Я этого не испытывал. Я говорю о том, что должен испытывать. Я должен отнестись к бомбе как к реальному делу. Если я останусь живым после взрыва, я должен буду не размазывать слюни, а делать что-то конкретно: спасать выживших, давать отпор врагу.
Но я хотел говорить, прости меня, не о наших чувствах. Мне очень хотелось бы узнать вот что: как отнеслись Рузвельт, Черчилль и Сталин к атомной бомбе? Смогли ли они предвидеть ее значение для войны и мира, для всей последующей жизни человечества?
Отец. На это нельзя ответить с абсолютной достоверностью. Рузвельт организовал Манхэттенский проект, что привело к созданию атомной бомбы.
Сын. Колебался ли Трумэн бросать бомбу?
Отец. Ни секунды. Он выдвигал два мотива. Первый: бомба – плата за Пёрл-Харбор. Второй мотив касался СССР. «Если только она взорвется, – говорил Трумэн еще в момент испытания бомбы, – а я думаю, что это будет именно так, – я получу дубину, чтобы ударить по этой стране». Он имел в виду вовсе не Японию, а Советский Союз.
Не колебался и Черчилль. Бомба привела его в восторг. «Что такое порох? Чепуха! Электричество? Бессмыслица! Атомная бомба – вот второе пришествие Христа!» – восклицал Черчилль.
Сын. А как отнесся Сталин к бомбе?
Отец. ...После одного заседания «большая тройка» собралась в парке, примыкавшем к дворцу, в котором происходила конференция, Трумэн подошел к Сталину, а Черчилль наблюдал их разговор издали.
Трумэн сказал: «У нас есть теперь бомба необычайно большой силы». Сталин, как свидетельствуют участники, выслушал президента совершенно спокойно. У Трумэна даже сложилось впечатление, что Сталин не понял, о какой бомбе идет речь, поскольку тот не упомянул названия – урановая или атомная. «Ну как?» – спросил сразу же Черчилль у Трумэна. «Он не задал мне ни одного вопроса», – ответил президент.
Трумэн утверждал, что «русский премьер не проявил особого интереса». «Я был уверен в том, что он не имел ни малейшего представления о значении сказанного ему», – писал Черчилль в своих воспоминаниях позднее. Они ошибались.
Сын. Сталин знал о бомбе?
Отец. Не только знал – у нас уже велась работа над ее производством. После возвращения с заседания Сталин передал Молотову разговор с Трумэном. Молотов ответил: «Цену себе набивают». Сталин сказал: «Пусть набивают. Надо будет переговорить с Курчатовым об ускорении этих работ».
Сын. Неужели в ту пору не было людей, которые отдавали себе отчет в значении ядерного оружия, могущего перевернуть вверх дном не только военную технику, но и весь мир?
Отец. Трудно предположить, чтобы эти деятели не видели огромного воздействия, которое окажет ядерная бомба на последующее развитие мира. Хотя прямых данных об этом нет. Известно, что в последней речи, которую Рузвельт готовил, но так и не произнес (это было в день его кончины), он собирался говорить о растущей роли науки в мире. Биографы Рузвельта впоследствии утверждали, что эти непроизнесенные слова были навеяны информацией о близящихся результатах Манхэттенского проекта.
Сын. Были же ученые, которые могли просветить политиков того времени?
Отец. Такие ученые были. И одному из них, датскому физику Нильсу Бору, человечество должно поставить памятник за его мужество, самоотверженность и проницательность. В одиночку он начал борьбу против могучих властителей мира. Он обратился с письмами к Черчиллю и Рузвельту. Он утверждал, что атомная гонка может стать неизбежной, если не будут приняты меры для установления нового, более прогрессивного порядка в мире. Он считал необходимым предупредить соперничество в области атомной энергии, предлагал немедленно начать переговоры, к которым надо привлечь Советский Союз.
Когда Рузвельту доложили о соображениях Бора, он предложил организовать его встречу с Черчиллем. После некоторого сопротивления Черчилль согласился принять Бора, который в это время находился в США. Ученый пересек океан и 16 мая 1944 года был принят премьер-министром. Эта встреча крупнейшего империалистического политика и великого ученого напоминала разговор двух инопланетян. Черчилль отвел Бору для беседы полчаса и большую часть времени говорил сам. Он полностью отверг предложение Бора об ослаблении секретности в создании атомного оружия, о контактах с Советским Союзом.