Азбука
Шрифт:
Все началось с поэтичности Америки, но не в стихах, а в прозе. Фенимор Купер в изложении для подростков, где весь цикл романов о Следопыте умещался в одной книге (благодаря чему выигрывал), Томас Майн Рид, Карл Май. Стихотворение «Колокола» Эдгара Аллана По в учебнике по стилистике как пример ономатопеи. Много позже я узнал, что американских поэтов ужасает это подражание звукам и что английский не любит таких ритмичных побрякушек. Однако По считается великим поэтом у французов и русских, для которых поэзия — прежде всего «волшебство звука». Я готов ему многое простить ради одного стихотворения «Улялюм» с поистине чарующей напевностью, хотя стихотворение это легче перевести на русский с его ямбическим ударением, чем на польский.
Если бы я был венгерским, чешским, сербским или хорватским поэтом, то испытывал бы приблизительно те же влияния и делал бы те
Уитмена в Польше немного переводили, несколько его стихотворений в переводе Альфреда Тома произвели на меня неизгладимое впечатление. Однако в целом до войны американская поэзия была неизвестна. В Варшаве начало моды на изучение английского пришлось на поздние тридцатые. Последним спектаклем, который я видел в Варшаве в 1939 году, был «Наш городок» Торнтона Уайлдера — поэтический театр, исконно американский. Позднее в Америке я подружился с Уайлдером.
Весной 1945 года я составлял в Кракове антологию английской и американской поэзии, собирая разрозненные переводы разных авторов. Само собой, я был прозападным снобом, как и вся польская интеллигенция, и моя левизна эту прозападность никак не меняла. К тому же у меня был трезвый расчет: если бы удалось издать эту антологию, она могла бы оказаться противоядием от советской серости. Но политика быстро становилась все менее либеральной, и антология так и не вышла.
Потом я переводил немало американских поэтов — тоже не без мысли о противоядии. После 1956 года [58] все изменилось: западных поэтов уже можно было переводить, постепенно начали открывать и американскую поэзию, пока переводы не хлынули потоком. А значит, уже не было нужды делать то, что могли делать другие, тем более что я не считаю себя столь же искусным переводчиком, как Сташек Баранчак [59] .
Из всей американской поэзии самым близким мне навсегда останется Уолт Уитмен. Он соответствует критерию величия, о котором говорил Оскар Милош, требуя, чтобы стихи были как река, несущая плодородный ил и обломки деревьев, а не только крупицы золота. Поэтому читателя не должны отталкивать длинноты и повторения, целые каталоги вещей. Уитмен — противоположность «чистой поэзии». Но в то же время его стихи подобны полотнам великих мастеров, где, присмотревшись, можно найти множество потрясающих мелких деталей.
58
Именно тогда, после смерти Б. Берута, в Польше произошла смена партийной власти и началась оттепель.
59
Станислав Баранчак (род. 1946) — поэт, литературный критик, переводчик поэзии, один из крупнейших представителей польской «Новой волны», в прошлом — деятель Комитета защиты рабочих (КОР).
К современным мне американцам я относился с недоверием. Несомненно, идею «Поэтического трактата» я заимствовал из юношеской поэмы Карла Шапиро «Essay on Rhyme», однако при этом остался на удивление независимым из-за своей погруженности в польский язык и сознательно культивируемой «захолустности».
Удивительно место американской поэзии. Ведь она выросла из боли и протеста (не будем поддаваться иллюзии уитменовского демократизма), из бегства в Европу (Паунд, Элиот, Фрост), из анархизма битников, плюющих на молоха (Гинзберг) [60] . Но молох поглотил все это и использовал на других континентах к своей вящей славе.
60
Аллен Гинзберг (1926–1997) — американский поэт, основатель битничества, ставший символом бит-поколения. Автор поэмы «Вопль» (1956).
Когда появляется Единственная? Беатриче не была ни женой, ни невестой Данте, а всего лишь молоденькой девушкой, которую он иногда видел издали. Однако в «Божественной комедии» она встречает его и ведет, после того как Вергилий покидает поэта в последнем круге чистилища. Этот средневековый идеал далекой и боготворимой женственности постоянно появляется и в поэзии трубадуров Лангедока. Возвеличивание женщины как той, кто посвящает в amore sacro, — в некотором роде отражение культа Марии.
Позднее христианская культура поддалась влиянию латинской языческой поэзии, а это не способствует возвышенной любви, хотя красота дам и воспевалась в бесчисленных стихах. А уж восемнадцатый век, Век разума, и вовсе отличался свободой сексуальных нравов, в чем первенствовала Италия, так что дневники Казановы, похоже, описывают не только его приключения.
Единственная, предназначенная судьбой женщина характерна для романтизма, и, вероятно, Вертер должен был застрелиться, не сумев добиться ее любви. Такая причина самоубийства была бы совершенно непонятна стоикам и эпикурейцам, а также придерживавшимся античной философии поэтам. Но люди конца восемнадцатого — начала девятнадцатого века, в том числе и польские романтики, читали совсем иные книги, из которых могли узнать кое-что о браке двух душ.
Например, труды Сведенборга, которыми питалось воображение Словацкого и Бальзака, когда они были детьми. Кстати, стоит отметить, что «Час раздумий» [61] и два «сведенборгианских» романа Бальзака — «Серафита» и «Луи Ламбер» — написаны приблизительно в одно и то же время, в начале 30-х годов XIX века. Людвика Снядецкая [62] была воображаемой любовью Словацкого, зато госпожа Ганская [63] действительно заняла важное место в жизни крайне чувственного толстяка, а «Серафита» была написана не без мысли о преодолении католической щепетильности любовницы и заключении брака с хозяйкой Верховни [64] .
61
«Час раздумий» — поэма Юлиуша Словацкого (1809–1849).
62
Людвика Снядецкая (1802–1866) — юношеская любовь Словацкого; упоминается им в переписке, а также в поэмах «Час раздумий» и «Бенёвский».
63
Эвелина Ганская (урожд. Ржевуская; 1801–1882) — подруга, любовница, а с 1850 г. жена Оноре де Бальзака. Чтобы уговорить Ганскую обвенчаться с ним, Бальзак дважды приезжал в ее поместье в Верховне близ Житомира.
64
Верховня — поместье и дворец Ганских в одноименном селе, находящемся ныне на территории Житомирской области Украины. Некоторое время там жил и работал О. де Бальзак.
Ни одна теософская система не приписывает любви двух людей такого центрального значения, как конструкт воображения Сведенборга. Поскольку чувственный и духовный миры связаны у него нитями «соответствия», всё, что происходит на земле, получает продолжение и на небесах. Земная любовь не приобретает форму средневекового аскетизма или платоновской идеализации. Это любовь, осуществляемая в браке, — телесная, но строго моногамическая. Именно такая любовь есть предвестие небес, ибо все небесные ангелы были когда-то людьми и сохраняют силу и красоту времен своей молодости, а также пол, мужской или женский. Сохраняют они и чувственное влечение, отличаясь неизменно высокой сексуальной потенцией. Счастливые земные супружеские пары вновь встречаются и обретают молодость. Оставшиеся одинокими находят себе небесных партнеров.
Ангельская сексуальность у Сведенборга — это не лишение тела, не бегство в эфемерные миры, какие-то вечные мечты и грезы. Она физическая, земная в своей сверхъестественности и разительно отличается от порочной сексуальности лишь тем, что влечение направлено на одного человека. Полная гармония двух душ и тел — вот цель земных существ, а если им не удается ее достичь, — тогда небесных, которые вдобавок не знают усталости и никогда не наскучивают друг другу.
В «Серафите» Бальзак вводит мотив андрогинности, то есть такого соединения мужской и женской души, что вместе они составляют двуполое единство, — может быть, потому, что, согласно концепции Сведенборга, на небесах умы супругов полностью сливаются воедино, и пара именуется не двумя ангелами, а одним.