Азеф
Шрифт:
«Он мог полагать, что кто-нибудь из филёров его признал, — его знали в лицо очень многие из петербургских филёров, — и это могло бы иметь весьма неприятные последствия в случае обнаружения полицией роли конспиративной квартиры на Жуковской. Его донесение на Трандафилова давало ему возможность в этом случае говорить, что, посещая дом на Жуковской, он ходил не на конспиративную квартиру, а к Трандафиловым, на которых своевременно и доносил» [122] .
122
Николаевский. С. 93.
Версия Николаевского убедительна.
Почему
Дело в том, что в июне Савинков сам допустил непростительную оплошность: поехал в Царское Село (двор был еще там, и Плеве ездил туда — Мак-Коннах решил на всякий случай понаблюдать и за его тамошними передвижениями) и в поезде разговорился с попутчицей. Дама свела разговор на Плеве, говорила о взрыве в «Северной гостинице», передавала слухи о готовящемся на министра покушении; под конец дала свой адрес на Морской улице — и Мак-Коннах дал свой. Азеф был крайне этим недоволен. Савинков посетил даму и убедился, что она — обычная кокотка. Но Азеф знал и скрытые стороны жизни Плеве — в том числе жриц любви, которых тот тайком посещает. (Знал он это отнюдь не от наблюдателей — «холуёв». Глава БО, как мы уже отмечали, совмещал приятное с полезным.) Плеве был в числе клиентов как раз этой дамы с Морской улицы. (Ходил он к ней в одиночестве, пешком. Это было бы удобно для теракта, и Азеф даже рассматривал такой вариант, но от него отказались, и понятно почему: как точно подгадать со временем?)
В общем, Азеф приказал «ликвидировать» квартиру. Сделано это было осторожно, в несколько приемов. «Разочли Афанасия» — якобы за разбитое зеркало; потом «разочли кухарку» (Дора наняла новую прислугу — «с рынка»). Мак-Коннах «уехал по делам в Ростов-на-Дону». Наконец и его подруга съехала.
В середине июня Савинков, Сазонов и Каляев собрались в Москве. Азеф уже ждал их там. Туда же прибыл Швейцер с бомбами. Террористы начерно спланировали покушение, и Азеф уехал «по общепартийным» (и полицейским) делам на Волгу. Следующее совещание, уже в более широком составе, произошло в начале июля в Сестрорецке. Предстояло главное: назначить метальщиков и точно определить «диспозицию». Возник спор: Дора Бриллиант непременно хотела лично участвовать в акте. Рыцарственный Савинков настаивал, что «…женщину можно выпускать на террористический акт только тогда, когда организация без этого обойтись не может», и сумел одержать верх. В итоге метальщиками были назначены Сазонов, Боришанский, Каляев и Сикорский. Последний, новичок, просил об этом как об особой чести.
Дело было назначено на 8(22) июля.
План был продуман до последней мелочи: одежда террористов (Сазонов — в фуражке и тужурке железнодорожного служащего, Каляев в шапке швейцара с золотым галуном и т. д.), а главное — точный хронометраж. Но это-то боевиков и подвело. Сазонов на несколько минут опоздал к месту встречи, возникла неразбериха, Швейцер отправился передавать бомбу Каляеву, Боришанский и Сикорский, не дождавшись его, ушли. В итоге карету Плеве встретил один Каляев. Но он не рискнул кидать бомбу, опасаясь, что может промахнуться — и тогда все так долго и сложно готовившееся дело пойдет насмарку.
Азеф к тому времени уже выехал из Петербурга в Вильно. Там же находилась Прасковья Ивановская. В Вильно и потом в Варшаве старой народоволке довелось узнать Азефа ближе, чем раньше. И, уже зная о нем все, ненавидя его память, она не могла отделаться от каких-то человечески трогательных воспоминаний. Например, о том, как вождь террористов «…не пропускал мимо себя ни одного маленького еврейского малыша, продававшего три коробочки спичек, несколько штук иголок и крошечный мешочек сахарного песка» [123] . Была ли его сентиментальность вполне притворной? Не видел ли он в этих мальчиках себя, свое полунищее еврейское детство?
123
Ивановская. С. 54.
Наконец приехали неудачники-петербуржцы. Снова перебирали все детали, вырабатывали для каждого точную и подробную инструкцию. Некоторые возражали против участия Сикорского: не доверяли новичку и жалели юнца. Азеф «тщательно осматривал его со всех концов, как обнюхивает торговец доброкачественность товара», и наконец махнул рукой: «его роль второстепенная, маленькая».
14 июля террористы отправились в Петербург, чтобы снова стать на свою страшную вахту. Перед отъездом Азеф ласково обнял и поцеловал всех уезжавших товарищей: и Савинкова, и Боришанского, и Швейцера… и Сазонова. Как впоследствии говорил он Бурцеву: «…то не был поцелуй Иуды».
МАТ
Вечером 15 июля Николай II записал в дневнике:
«Утром П. П. Гессе принес тяжелое известие об убийстве Плеве брошенною бомбою, в Петербурге против Варш. вокзала. Смерть была мгновенная. Кроме него убит его кучер и ранены семь чел., в том числе командир моей роты Семеновского полка кап. Цвецинский — тяжело. В лице доброго Плеве я потерял друга и незаменимого министра вн. д. Строго Господь посещает нас Своим гневом. В такое короткое время потерять двух столь преданных и полезных слуг!
На то Его святая воля!
Тетя Маруся завтракала.
Принял Муравьева, с подробностями этого мерзкого случая. Гуляли с Мама. Покатался с Мишей в море. Обедали на балконе — вечер был чудный» [124] .
Удивительное хладнокровие, с которым «хозяин земли русской» принимал известия о грандиозных государственных потрясениях. Кажется, что недомогания Аликс, не говоря уже о роковой хронической болезни «сокровища», наследника Алексея Николаевича (мальчик появился на свет через две недели после взрыва на Измайловском, а уже в сентябре у новорожденного было первое долгое кровотечение из пупка), трогали его сердце гораздо больше. На следующий день, 16 июля, государь, принимая парады Царицынского и Нижегородского полков, о Плеве уже и не вспоминает. Тем более что погода стоит чудесная (о чем пунктуально сообщается в каждой дневниковой записи).
124
Дневники императора Николая II. 1894–1904. СПб., 2011. С. 815.
Что же происходило у Варшавского вокзала утром?
Швейцер раздал (на сей раз без недоразумений) бомбы.
Метальщики шли от Обводного по Измайловскому, на расстоянии сорока шагов друг от друга, так, чтобы встретить Плеве до 1-й роты Измайловского полка [125] .
Первым шел Боришанский. Он должен был пропустить Плеве и закрыть ему дорогу для бегства. Кидать первую бомбу должен был Сазонов, затем Каляев, затем Сикорский.
Мацеевский со своей пролеткой занял пост на Обводном, Дулебов — с другой стороны, у Технологического института. Савинков шел от Вознесенского проспекта по Измайловскому навстречу метальщикам.
125
Между Московским и Измайловским проспектами и дальше между Измайловским и Лермонтовским проспектами улицы, на которых исторически находились казармы, назывались «ротами» и имели номера. Сейчас — Красноармейские улицы с соответствующими номерами.
Когда он подошел к Седьмой линии Измайловского полка (ближайшей к Обводному каналу), городовой на перекрестке вытянулся во фрунт: появилась карета Плеве (и за ней — карета охраны). В это время Сазонов переходил Обводной. Через несколько секунд раздался взрыв.
Недоразумение все-таки произошло. Савинков, подбежав к лежащему на земле Сазонову и услышав от кого-то, что «министр проехал», решил, что Плеве жив, а Сазонов погиб, и побежал сообщать об этом Дулебову. На этот случай тоже был план: оставшиеся в живых террористы должны были встретить Плеве через три часа по пути из Петергофа. Но Каляев хорошо видел разорвавшуюся в щепы карету и понял, что все кончено.