Азиат
Шрифт:
— Ждали тебя, как солнечный луч в непогоду.
— Проясните, что за границей делается, — попросила Голубева.
До нее просочились слухи об окончательном расколе. Зная Ленина, Мария Петровна острее восприняла напряженную обстановку в Центре.
— Скажу, все скажу, дорогие товарищи, но прежде всего хочу поблагодарить вас за вашу заботу о жене. Анюта не забудет ее никогда.
— Так уж «не забудет никогда», — рассмеялся Барамзин. — Ну, а если серьезно, то, честно говорю, удивила меня Касатка и смелостью своей и непосредственностью.
Появился Володя Антонов в форменной фуражке и шинели с блестящими пуговицами. Войдя в комнату, он неловко переминался с ноги на ногу, пока Пятибратов запросто не сказал:
— Не топчись, Волька. Раздевайся, и будем знакомиться.
Антонов быстро сбросил шинель и остался в гимназическом мундире, подчеркивающем ладную, широкоплечую фигуру юноши. Он громко поздоровался и, все еще робко, подойдя к Мишеневу, которого видел впервые, представился:
— Володя Антонов.
— Очень приятно, молодой человек.
Саша накрывала стол. Ей помогала спокойная, но спорая в движениях Голубева. Мария Петровна, к случаю, вспомнила:
— Белая скатерть мне всегда напоминает застолье в доме Ульяновых. Вот так же, почти каждое воскресенье, мы собирались на чаепитие. Нас смущала белоснежная скатерть на столе. Я иногда заливала скатерть чаем, к огорчению Марии Александровны… Сашенька, предупреждаю: могу по старой привычке капнуть варенья или плеснуть чаем из блюдца.
— Лучше не надо, Мария Петровна, — ответила, улыбаясь, Саша.
— Постараюсь. — И, совсем не желая этого, на самом деле капнула на скатерть. — Это что-то уже роковое, — улыбнулась Голубева сконфуженно, — виновата белая скатерть…
Оживление, вызванное шуткой, настроило всех на домашний, семейный лад. Слушали Герасима Михайловича легко, непринужденно. Пятибратов и Волька Антонов допытывались, почему произошел раскол, а Марии Петровне и Егору Васильевичу хотелось больше услышать о самом Ленине.
И как ни велико было значение всего, что происходило на съезде, все, что произошло уже после отъезда Мишенева из Лондона, интересовало собравшихся за столом не меньше. Особенно увлечен был Антонов: перед ним открывался новый, совершенно неведомый мир. Взгляд его перебегал с одного на другого. Лоб морщился. Волосы на макушке топорщились.
Яков Степанович наблюдал за парнем.
— Слушай, Волька, и вникай.
— Позвольте спросить.
— Спрашивай, спрашивай, молодой человек, — с улыбкой отозвался Мишенев. В Антонове он узнавал себя в семинарские годы.
— Столько нечеловеческой, тяжелой работы, опасностей — и неужели все впустую?
Сидевший рядом Пятибратов похлопал гимназиста по плечу, дескать, давай, давай продолжай.
— К чему такие разногласия в партии? У нас же главный и общий враг — царизм. Это похоже на мелкие внутренние распри…
— Нет, Володя! — поспешил ответить Барамзин. Он встал из-за стола, прошелся из угла
— Даже очень важно! — подхватил Пятибратов. — Рабочие у меня спрашивают: «В чем дело, почему у партийцев нет единства во взглядах, одни тянут к большевикам, другие, — к меньшевикам?»
— И у меня об этом спрашивают наши железнодорожники, — прервал его Антонов.
— Нам нужна боевая организация профессиональных революционеров, железная партийная дисциплина в их рядах, — сказала Голубева, развивая мысль, выраженную Барамзиным. — Когда идет продолжительная и упорная борьба, то всегда вырисовывается главное. Это главное остается за большевиками, за Лениным, несмотря на распри и на то, что сейчас меньшевиков поддерживает Плеханов…
Мария Петровна знала об этом из полученного зашифрованного письма Крупской. Такое же письмо получил и Уфимский комитет перед отъездом Герасима.
— Вот самые последние доказательства, — Мишенев достал из кармана «Искру»…
— Это в пику Ленину, — отозвался Егор Васильевич. — И мы должны высказать свое отношение к статье и газете: не тем пламенем горит теперь «Искра».
— Мы должны направить в редакцию письмо, выражающее наше мнение, — сказала Голубева.
— От имени нашего комитета? — уточнил Барамзин.
— Конечно.
Они заговорили о предстоящей большой каждодневной работе.
— Герасима Михайловича попросим взять под свое попечительство весь Механический район, — сказал Барамзин. — Я беру на себя организации приказчиков, а Мария Петровна…
— А меня оставьте в фельдшерской школе.
— Тогда Володя с Пятибратовым пойдут к железнодорожникам.
— Согласны, — отозвался Антонов. — Позвольте мне прочитать стихотворение?
— Ну, ну, давай читай, очень рады. — Пятибратов снова дружески похлопал Антонова по плечу.
Будь волною в бурном море, Вихрем буйным на просторе. Будь в борьбе с врагом — грозою, А народу — другом, путеводною звездой.— По-моему, просто хорошо! — первая заметила Голубева и посмотрела на Мишенева, согласно кивнувшего ей.
— Проникновенно! — отозвался Егор Васильевич. Он вспомнил, как сам сочинял стихи в минусинской ссылке и сложил песню «О соколе». Пел ее товарищам, когда ими овладевала тоска и томило одиночество.