Азиатская Европа (сборник)
Шрифт:
Великое переселение народов уже с IV века явно шло в ущерб Алтаю.
Византию беспокоило упрочение католического Рима. И в самом начале V века философ Синесий, будущий епископ Птолемаиды, представил императору доклад «Oratio de regno» («Речь о царстве»), где рисовались ужасы для страны, «чья армия целиком состоит из варваров». Он выдвигал мысль о национальной милиции, о привлечении в нее отрядов от всех народов Византии. Это было началом христианского возрождения. И началом же атаки на «варваров» с их нехристианской религией.
«Речь о царстве» иногда называют «Об императорской власти». В этом документе Синесий писал: «Прежде всего надо устранить иноземцев от всех начальственных должностей и лишить их сенаторских званий, так как то, что в древности у римлян казалось и было почетным, сделалось благодаря им позором… Государю надлежит очистить от них войска, как кучу пшеницы, из которой мы отделяем мякину и все то, что, произрастая, вредит настоящему зерну».
Исподтишка готовили удар по престижу «греческих» тюрков.
Император Аркадий принял мысль Церкви, но понял ее иначе: он устроил «резню варваров», так назвали то событие, которое всколыхнуло Византию. Бойня развернулась в Константинополе и своим сценарием повторила те, что не раз случались в Риме. Проще говоря, греки, как могли, стравливали тюрков, а потом казнили их десятками и сотнями за нарушение закона.
Ответом был бунт, слепой и безумный, попытка государственного переворота не удалась, захватить Константинополь в июле 400 года восставшие не смогли. Начались волнения в колониях. «Одну из арианских церквей, где собрались искавшие убежища варвары с семьями, озверевшие горожане сожгли вместе со всеми, кто там находился», — писал о тех событиях очевидец.
Крови пролилось много, но мало что дала она. Религия не утверждалась!
В отличие от католиков, греки искали обострений в обществе. Не мешкая шли на них. В действиях эллинов не было римской мягкости и дипломатичности. Им было важно обвинить «варваров» в арианстве, чтобы ненависть этническую, которая жила в Византии со дня прихода сюда первого тюрка, приумножить религиозным отвращением.
Враги Единобожия дружно собирались под знамена греческого христианства, они не скрывали себя, не прятались. Противостояние нарастало. Нужна была лишь искра. И она вспыхнула в 428 году. Тогда константинопольским архиепископом стал Несторий из Германикии, человек не греческих корней. Его редкое ораторское искусство обратило на себя внимание сразу, этот новый в Константинополе человек пообещал императору ключи от Неба. И не только это. «Подчините мне еретиков, — заявил он, — и я подчиню вам персов». Но что он вкладывал в слово «еретик», никто не знал.
За обещанием Нестория скрывается очередная страница тайной истории христианства. Те, кого принято звать «несторианами», появились на свет раньше, чем Несторий и даже Христос. Это — ханифы, то есть первые хранители Единобожия на Среднем Востоке. Их история началась с Персии Ахеменидов, получила развитие в Сирии, потом в Византии.
Показательно, что сторонников Единобожия иранские правители не преследовали вплоть до 342 года, пока Византия не начала вмешиваться во внутренние дела Ирана и Армении. Поведение греков было неловким и грубым. Из-за них пострадала династия Аршакидов, рухнула Армения, ее земли вошли в состав Ирана под названием Персармения.
Многолетние войны с Ираном изнуряли Византию. Не меньше, чем ее религиозные распри с Римом или Александрией. Надо ли объяснять, как обрадовался византийский император, когда Несторий посулил ему власть над персами. На это, видимо, и делал ставку император, предлагая Нестория, не христианина, на роль главы христианской Церкви. Он знал, что сторонники Единобожия составляли большинство в иранской среде, и Несторий, выходец из этой среды, вполне мог выполнить обещанное.
Как видим, политика стояла во главе угла и здесь. Это не устроило иранских «несториан», в 499 году они провели свой собор и окончательно порвали с греками, однако имя христиане за ними сохранилось. Почему? Не объяснит никто.
Несторий знал, что хотят слышать от него греки, но начинал он не гражданскую войну, он стремился к миру. Худому, но миру. Желал увлечь людей диспутами, в которых был силен, призывал мечи обменять на слова. И словами сражаться. Но теологические тропинки оказались слишком скользкими и узкими. У христиан не было общепринятой философии, не было учения, разногласия в теологии чувствовались даже в общеизвестных текстах. Христиане не понимали друг друга. Это и выявилось на открывшихся диспутах.
Например, как называть мать Христа? Богородицей или Христородицей?
С точки зрения христиан, вопрос принципиальный. Богородицы быть не могло, «ибо Мария — человек, а от человека богу родиться не можно». А кто же тогда? Несторий в ответах избегал определенности, прибегая к аргументам, которые едва уклоняли его от ереси, зато возбуждали разгоряченную толпу. Ему прощали многое в надежде приобрести многочисленных союзников в лице тюрков, живущих в Иране.
Но в противоречиях все-таки что-то рождалось, по крайней мере, греки задумались о собственной теории религии. В их действиях наметился новый шаг, но они вновь делали ставку на проигрышную карту… Хотя кто знает? К тому шагу их могли подтолкнуть египтяне, славившиеся закулисной дипломатией.
Словом, в 431 году по инициативе византийского императора собрали Эфесский церковный собор, чтобы принять постулаты христианства, то есть его вероисповедную опору — источник высшей истины. Однако тут же выяснилось, что обсуждать предлагали не теорию, а вопрос — греческой или египетской быть вере? Этот вопрос и маскировали политики теологическим пустословием.
Рим играл на соборе роль «третьего радующегося», любой исход событий ему был выгоден. Он ни во что не вмешивался, молча смотрел, как политики в рясах дрались за власть на Средиземном море. Папа прекрасно понимал, Византия заявляла свои права на наследие Римской империи. Католики не препятствовали, им хватало Западной Европы, на которую никто, кроме них, тогда не претендовал.
Однако дележ Средиземноморья каждая противоборствующая сторона понимала по-своему. Египтяне желали победить в богословской дискуссии, чтобы, став религиозным лидером, колонизировать Византию. «На все воля Неба», — говорили они. Их противники думали по-другому… Дискуссия разгоралась, стороны подлили масло в огонь задолго до собора.
Повод для спора нашли в словах константинопольского архиепископа Нестория, предложившего Богородицу назвать Христородицей. Здравый смысл в его предложении был. Он, Несторий, глубоко верующий, все-таки человек Востока, искал путь к Богу, нес подвиг смиренномудрия. Его беда состояла в ином: он был на поводке у светской власти, которой подчинялась Греческая церковь. Она первой и предала патриарха, завидев слабость его позиции на соборе.
Власть действительно не интересовало богословие, ей важно было возвысить свою Церковь, а с ней Византию. Как? Не важно.
Город Эфес выбрал для собора император Феодосий II, внук Феодосия Великого, тоже преданный христианству тюрк. Город связывали с Богородицей, с годами ее земной жизни. Почему? Не ответит никто, эллины любили «чудеса», были падки на них, сами и придумывали, и верили. Видимо, они желали стать избранниками Божьими — народом, среди которого Богородица провела последние годы. Вот почему им важен был собор именно в Эфесе, здесь желали праздновать победу.