Азиаты
Шрифт:
— Не обессудь, Берек-хан, но всё же я выбью мозги хотя бы из одного твоего волкодава! — Губернатор вскинул пистолет и почти в упор расстрелял самого свирепого пса. Остальные с рыком, но поджав хвосты, бросились наутёк. Борзые, в отместку за своё позорное бегство, бросились за овчарками и гнали их до самых кибиток. Там вновь завязалась драка, и клочьями полетела шерсть. Все опять — губернатор, казаки и туркмены — помчались к кибиткам и разогнали собак.
— Если и люди у тебя такие, — со злостью выговорил Волынский, — то долго ты у меня тут не продержишься!
— Господин губернатор, зачем так говоришь? — в обидой воскликнул Берек-хан. — И люди, в собаки у нас справедливые и добрые. Не надо было лаять твоим борзым. Пусть бы подошли тихонько, полизали друг
— Ну ладно, разболтался, — остановил хана губернатор. — Вижу, не очень-то радостно ты встречаешь людей императора. Пётр Великий, да и я сам куда вежливей встречали тебя, когда ты пожаловал за землицей. Небось, думаешь, выпросил эти жирные земельные угодья — и дело с рук долой. Уехал, мол, царь — и нет тут ми хозяина, ни судьи?
— Ай, зачем так говоришь, господин губернатор? — Берек-хан умоляюще посмотрел в упор на Волынского. — Давай пойдём в мою кибитку — шурпу, плов поедим, чалом верблюжьим напою.
— Ты казаков моих угощай — видишь их сколько! И все голодные. А мы с тобой о другом угощении поговорим. Веди в свою юрту.
Вошли, сели на ковёр. Берек-хан подложил высокому гостю под локоть подушку. Подали чай и чурек. Берек-хан принялся потчевать губернатора.
— Ну вот, господин Берек Третий, — решительно заговорил Волынский. — Вижу, человек ты добрый, а стало быть, и народ твой такой же. Но согласись со мной, что и император — человек очень добрый. Он твоему племени лучшие земли даровал — им цены нет, а если оценить, то миллионы стоят. Хотелось бы услышать от тебя, Берек Третий, чем ты одаришь русского государя за его щедрость?
— Царю всё отдам — бери всё, что у меня есть! — Берек-хан высказал эти слова с таким удовольствием, словно они теснили его грудь и мешали дышать.
— Вот и хорошо, — сразу успокоился Волынский.
— Ты сейчас же иди и скажи всем, чтобы снесли в кучу ковры, а также золотые и серебряные украшения. Отвезём царю — он будет очень рад такому подарку от туркмен.
Берек-хан вздрогнул, но не подал виду, что просьба, похожая на ограбление, пришлась ему не по вкусу.
— Ладно, господин губернатор, сейчас всё соберём.
Берек-хан отдал распоряжение и вновь вернулся в юрту. Волынскому подали чашу с шурпой, и он макал в неё кусок чурека, поскольку ложки не было.
— Стало быть, туркмены при царе Фёдоре на Куме поселились? А что же они до сих пор ложками не обзавелись?!
— Ай, кто знал, что к туркменам сам губернатор придёт? Знали бы, конечно, купили ложки.
— Говорят, из Хорезма вы на этот берег переправились?
— Да, господин губернатор. Мои предки раньше жили в Тахте. Если позволите, этот аул мы тоже назовём Тахтой.
— Называйте как вздумается, только подати и налоги вовремя платите.
— Вах, господин губернатор! — всполошился Берек-хан. — Ковры, золото, серебро сейчас отдадим, а потом где возьмём?
— Земли тут богатые, травы жирные, овец у вас много. Соляные озёра Карача-Ухо и Довсун — рядом. Будете соль ломать да астраханским рыбакам возить. Если с умом за дело взяться, можно не только себя кормить, но и самого императора, не говоря уж об астраханском губернаторе.
Берек-хан приуныл, но продолжал потчевать гостя до тех пор, пока не заглянул в юрту Нияз-бек. Берек Третий кивнул ему и доложил губернатору:
— Всё, что есть у туркмен хорошего, собрали и отдаём императору.
— Ну-ка, поглядим, чем богаты туркмены. — Волынский, грузный и неповоротливый в генеральском мундире, поднялся и вышел из юрты. Три арбы, нагруженные доверху коврами, халатами, паласами, небольшими ковриками-намазлыками, шерстяными носками-джорапами и прочей утварью, стояли перед ханской юртой. Тут же стоял верблюд, на горбу которого громоздился шерстяной чувал,
— Что там в мешке! — спросил Волынский.
— Всё из золота: перстни, гульяка, монеты…
— А эти для чего? — Волынский потянул на себя связку ковриков-намазлыков.
— Господин губернатор, эти намазлыки мы дарим Петру Великому, чтобы он становился на них и молился за туркмен. Счастье наше в его руках… Передайте ему — мы очень довольны… — У Берек-хана на глазах блестели слёзы, но губернатор их не замечал.
— Ладно, Берек-хан, я донесу до престола императора ваши чаяния, — пообещал Волынский. — А теперь пора в дорогу. Поручик, поднимайте казаков а седло. Пора и честь знать. Утомили мы добрых хозяев. Да и дичь на Маныче заждалась. Не забыли покормить борзых?
— Налопались до отвала, — довольно отозвался старший псарь.
— Ну, с Богом тогда. — Губернатор подал руку Берек-хану, затем, подняв руку, попрощался с аульчанями, столпившимися вокруг кибиток, и уселся в коляску.
VI
Эскадра генерала Матюшкина с четырьмя полками на борту жарким июльским днём подошла к Баку в произвела мощный салют, возвещая о своём прибытии. Пушки гремели на линейных кораблях, а перепуганные бакинцы бежали кто куда, и, прежде всего, за гору «Бакинские уши», куда, по их соображениям, не могли долететь пушечные ядра. Видя, что «салютом наций» наделан невиданный переполох, генерал-майор Матюшкин высадил на берег войска и послал нарочного, чтобы пригласил бакинского султана на флагманский корабль для встречи с командующим Каспийской флотилией. Султан, понимая, что на русском корабле ничего хорошего не будет, отказался ехать. Тогда объявили ему, что командующий флотилией генерал-майор Матюшкин привёл многопушечные корабли дабы взять город под защиту от бунтовщиков; о том же говорится в письме персидского посланника Измаил-бека, который находится в Санкт-Петербурге, ведёт переговоры с великим государем России Петром Великим и гуляет в его загородных дворцах. Султан ознакомился с письмом Измаил-бека, скривился от неудовольствия и заявил, что бакинцы, верноподданные шаха, сами легко справятся с бунтовщиком Даудом и его головорезами и в помощи не нуждаются. Тогда Матюшкин велел открыть огонь из пушек по городским кварталам, и прежде всего по резиденции султана. Четыре залпа из бортовых орудий пяти линейных кораблей, затем готовящаяся атака на крепость заставили бакинцев сдать город без боя. Матюшкин оставил в Баку сильный гарнизон, который прикрывали с залива несколько линейных кораблей, и сам отплыл в Астрахань с сообщением о взятии Баку. Молодой генерал-майор, едва причалил к пристани, сразу же нанёс визит губернатору. Тот только что возвратился из поездки по степям, был доволен встречей с калмыками и туркменами, и особенно охотой в камышах Кумы. Гайдуки настреляли множество разной дичи, убили с десяток кабанов и даже одного медведя, из шкуры которого теперь делали чучело, чтобы послать в императорскую кунсткамеру в Санкт-Петербург. В комнатах губернатора, как приметил Матюшкин, появились туркменские ковры, серебряная посуда и всевозможные украшения. На них губернатор просил не обращать особого внимания, ибо это обычный дар, или по-восточному «пешкеш», отказываться от которого неловко, иначе до смерти обидишь того, кто тебе дарит. Впрочем, Матюшкину, оглушённому собственной славой от взятия Баку, было не до ковров. Он торопил губернатора дать надёжного курьера с охраной для доставки великой важности сообщения. За курьером дело не стало: Волынский тотчас распорядился отправить в Санкт-Петербург к государю послание, и чуть свет в лёгком тарантасе при сотне донских казаков курьер пустился в путь. Сделав одно дело, Матюшкин приступил к другому. Не сомневаясь, что западное побережье Каспия перешло к России навсегда, Матюшкин через несколько дней вновь пожаловал к Волынскому.
— Винюсь, Артемий Петрович, что замучил я тебя своими заботами, но что поделаешь — такова служба. Каспий-то вроде бы и южное море, а на зиму замерзает…
— Ну и чёрт с ним, пусть замерзает, тебе до этого какое дело! — Волынский подтянулся, насторожился, как охотничий пёс.
— По замёрзшему морю суда не ходят, а мне нужно сообщение и зимой. — Матюшкин пытливо посмотрел ка губернатора. — Службу почтовую надобно создать, чтобы от Астрахани до Решта казаки или калмыки с туркменами денно и нощно с казёнными пакетами в все стороны на конях скакали.