Азовское сидение. Героическая оборона Азова в 1637-1642 г
Шрифт:
Интересно, порох донцы сначала сгрузили, а потом тунбасы зажгли, или с горящих сгружали?..
Позже то ли тщательнее трофеи подсчитали, то ли победители, а за ними историки, от себя добавили, но В. Сухоруков указывает, что турки, кроме потонувших и сгоревших, потеряли убитыми 2000, а на отнятых судах найдено 50 000 червонных и сукно на 4000 человек, а еще якобы отбили 70 медных пушек…
А в «Древней Российской Вивлиофике» трофеи перечислены скромные, к тем, что в царском письме, можно добавить лишь несколько мортир и сукно на 3 тысячи человек, но создается впечатление, что достигают эти трофеи размеров фантастических: «такова та победа на врагов была
Это была давно ожидаемая Петром победа на море, но добыли ее донские казаки. 23 мая в черкасском Воскресенском соборе служили благодарственный молебен, а после того стреляли из пушек и ружей. Петр внешне был счастлив и щедр. «Воздав всевышнему благодарение за первую дарованную над врагами победу, признательный государь пожаловал все деньги, сукно и прочую мелкую добычу храбрым своим сподвижникам, а воинские снаряды и оружие повелел обратить в казну», — пишет Сухоруков.
Ох уж эти верноподданные! И Сухоруков — декабрист, а туда же.
Царь, как мы помним, прибыл к казакам практически через сутки после морского сражения. Гордон видел его среди казаков еще позже, на следующее утро, когда казаки дуван дуванили, добычу делили. Все взятое ими в море, на тунбасах и кораблях по обычаю считалось их законной войсковой добычей. И делили они ее, когда никакой опасности и близко не было. А царь их этой самой войсковой добычей и пожаловал. Понял, видно, что деньги и сукно уже не отобрать, а вот оружие трофейное в казну забрал. Благодетель…
Интересно, что думал он, присутствуя на острове при дележе добычи? Каковы показались ему эти лихие подданные?..
Обряд дележа добычи в Войске — главнейший. На нем все сообщество раскрывается. Читал, видимо, царь некогда Тацита (образование все же царское) и теперь воочию увидел людей, о которых Тацит говорил: «Они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью». Правда, не о римлянах тогда шла речь…
Стояли огромным кругом воины в высоких шапках наподобие боярских, знамена выставили. Возможно, были то знамена жалованные, но одно, несомненно, развевалось на морском ветре свое, войсковое. И не со Спасом, не с образом Богородицы. Изображался на том знамени олень, пронзенный стрелой, и голову тот олень запрокинул не то от гордости, не то в последнем мучении.
Олень в Европе — символ благородства. На гербах встречается так же часто, как орел или лев. У славян древних олень у древа вообще жизнь как таковую означал. А здесь — олень, пронзенный древом (древком). Что-то вроде сердца, пронзенного стрелой, но еще трагичнее. Было над чем царю задуматься…
Шейн со штабами с 19 мая объявился уже в Черкасске, где за отсутствием Фрола Минаева встречал его наказной атаман Илья Зерщиков, а Лефорт с основной частью галер подошел как раз 23-го.
Того же 23-го казаки и калмыки, предводимые походным атаманом Лукьяном Савиным, выступили, вслед за белгородскими полками генерала Рихмана и рязанскими из дивизии Головина, сухим путем под Азов. Шли осторожно, а потому — долго. Лишь 28 мая заняли позиции перед Азовом. Казаки встали на крайнем левом фланге впритык к Дону и к морю, но теперь — ниже крепости. Перекрыли путь, по которому в прошлом году держали связь с Азовом татары и который не мог
Лефорт и Шейн за это время торжественно прибыли в Новосергиевский городок (26 мая), а царь с 22 галерами отправился дальше по Каланче и Кутерьме, в темную безлунную ночь заночевал, став на якорь в двух верстах от устья, и 27 мая утром вышел в море с пушечной пальбой. Ночью разыгралась страшная буря. Галеры едва не перетопли, спасло, что прибивало их к берегу, да и мели кругом. Весь день 28 мая и в ночь на 29-е, как отмечено в журнале, «была погода великая», лишь 29-го буря стихла.
30 мая подошли еще 7 галер вице-адмирала Лима, и лишь 1 и 2 июня петровский флот двумя эшелонами вышел в море и блокировал Азов с запада.
Под прикрытием корабельной артиллерии Гордон 2 июня начал возводить форт на правом берегу Дона ниже Азова, а сам царь присматривал за постройкой такого же форта напротив, на левом берегу. Через десять дней обе «фортеции» были готовы, и выход из Азова к морю оказался под перекрестным огнем с обоих берегов.
В сводке, посланной в Москву 2 июня, говорилось: «Малый Гордон (сын „старого“ — А. В.) сего числа пришел под Азов, гетманским надеемся вскоре быть, про калмыков ведомости нет».
7 июня все войско стояло под стенами Азова.
Глава 15. Взятие Азова
Турки такой быстроты от русских не ожидали, за зиму лишь валы свои немного подправили, а то, что русские вокруг города нарыли, засыпать не успели. Гордон вообще свои старые траншеи занял.
Гарнизон азовский вряд ли был многочисленнее прежнего, хотели турки его пополнить и послали 4000 пехоты, но она подошла, когда русские уже взяли Азов в кольцо.
Зато татар за Кагальником больше стало. Разведали донцы, что еще в марте из Крыма на Тамань переправился Нураддин-султан и соединился с местным владельцем Кубеком-агою.
На оконечности левого фланга, как мы помним, стали донцы, правее их генерал Рихман с полками Белгородского разряда. На правом фланге 2 июня расположились полки дивизии Гордона, приведенные его сыном Яковом из Тамбова — всего 14 тысяч. А между Рихманом и Гордоном 7 июня занял позиции Шейн с ратными людьми Московского чина и выборными полками генерала Головина — 15 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы. В тот же день Шейн приказал днем и ночью вести шанцы, в шанцах делать раскаты, а на раскатах ставить артиллерию.
10 июня утром Нураддин-султан и Кафинский Муртаза паша с тысячью татар ударили на русский обоз, «и у московской конницы бой с ними был довольный, на неприятельских хребтах ехали верст с десять до самой речки Кагалины, рубили довольно, на силу нурадын и паша ушли». Гнался за Нураддином во главе московской конницы сам Шейн.
Петр писал Ф. Ю. Ромодановскому об этой истории с Нураддином: «наша конница такой ему отпор дала, что принужден был бегством спасение себе приобресть, и до Кагальника гнали со всеми татарами». На Кагальнике, на переправе, Нураддина могли бы и взять, но его воспитатель («дятко») отдал ханскому родственнику своего коня, «а сам, против гонителей его став и бився, в руки нашим за спасение его отдался, того для, дабы тем временем, как он бился и как его брали, он ушел». Но бежавший Нураддин от некоего Дигилея Калмыченка все же получил рану «меж крылец» (между лопаток).