Ба
Шрифт:
"У меня, блин, нет слов", - это были первые слова Алёны, стоило мне выйти с подработки.
"Иди к чёрту".
"Сначала она флиртует с незнакомым хмырём в универе, а потом обещает сбежать с коллегой".
"Почему ты так извращаешь мои слова? Я всего лишь болтала с ними обоими и с твоей обожаемой Светой".
"Просто болтала, говоря, что хочешь бросить учёбу, взять палатку и питаться подножным кормом в Азии, тупея от голода?" - кричала Алёна.
"Я ничего из этого не говорила! Но ты бы подумала, на что тратишь время! На сплошную
"Вот именно, думать буду я. Ты пообещала принимать любое моё решение".
"Не помню такого обещания!"
"И знаешь, что я решу сейчас?
– не услышав меня, продолжила Алёна - Что ты увольняешься и ищешь другую работу".
"Что?
– я схватилась за голову от возмущения, - Почему?"
Мы вышли на улицу, и я широкими шагами бежала к метро, пытаясь выплеснуть в ходьбе злость на упрямую, как ослица, родственницу.
"Потому что Вадим может плохо на тебя повлиять".
"Боишься, что я перестану учиться? Знаешь, а я ведь могу тебя этим шантажировать" - злодейски усмехнулась я.
"У тебя не хватит духу ни бросить учёбу, ни отправиться в чужую страну, ни ослушаться меня", - спокойно сказала Алёна.
Увы, я поняла, что родственница права.
"Ты ничего в жизни не решала, - продолжила Алёна.
– В детстве за тебя всё решали родители, в школе все хобби ты заимствовала у тупой Саши, а теперь всё решаю я! Ты такая тупая, что не прошла бы тест Тьюринга!"
От осознания, что я не в курсе кто такой Тьюринг и что за тест носит его имя, стало ещё обиднее.
"Серьёзно, приведи мне хоть один пример самостоятельного решения, - с садистским удовольствием не унималась Алёна.
– О, погоди, я помню! Ты сама решила, что мы сегодня готовим спагетти".
"Не будем мы сегодня их готовить!" - почти взрывалась я.
"Упс! И это твоё решение я смогла изменить! Ты простая, как программа, написанная первокурсником. Знаешь, я никогда не программировала, но уверена, что напишу более утончённый искусственный интеллект, чем твой мозг".
Тёплые слёзы стекали по лицу, как первые весенние ручьи, и я села на лавочку возле входа в метро, боясь спускаться в таком виде.
Алёна была права, права во всём! Я всю жизнь плыла по течению, и лишь Алёна разнообразила моё жалкое существование...
"Уволься завтра и никогда больше не говори с Вадимом, он мерзкий тип... Ну-ну, не плачь, дорогая, это всё для тебя... Пожалуй, я разрешу тебе разговаривать с Петей из университета. Он больше похож на девушку, чем Вадим".
– Спасибо...
– прошептала я и высморкалась в платок.
***
Алёна никогда не рассказывала о своей жизни в деревне, а я перестала спрашивать, поняв, как её выводят из себя вопросы о прошлом.
Но порой я видела сны Алёны. Или это были мои сны о её жизни, тут сложно сказать. Обычно всплывали мрачные картины, стирающиеся из памяти наутро, и я не могла ухватиться хоть за одну нить из клубка сна, чтобы распутать его после пробуждения.
Однако это сон явился неожиданно чётким. Если прошлые сны Алёны я смотрела словно через мутное стекло, то этот - через увеличительную линзу.
– Эй, жена, почему рубаха не заштопана?
– слышит Алёна крик из соседней комнаты.
Со страхом хватает она длинную потёртую рубаху с лавки, трясущимися руками ищет иглу, нити, лоскуты на заплатку. В углу висит люлька, в ней кричит ребёнок, но Алёна не отвлекается. Я чувствую, как быстро стучит сердце в груди родственницы, будто после трёх километров бега.
– Черти тебя задери!
– влетает в комнату высокий мужчина, обнажённый по пояс. Тело блестит от пота, волосы на груди скатались в комки, руки покрыты ссадинами от тяжёлой работы.
– Коли ты и не начала?
– Так ты доселе не просил...
– слышится едва различимый голос Алёны, прижимающей рубаху к груди.
– Я должен просить?!
– кричит мужчина, и его лицо наливается кровью.
– Просить тебя!? Это твой позор, а не мой, коли я, твой муж, в рваной рубахе на люди пойду!
– Но Архипушка...
– шепчет Алёна, - разве же моя вина, коли бурёнки наши хворают, а я за ними хожу? Мор ведь скотский в деревнях...
– Ах тебе корова дороже мужа?!
Архип подбегает к Алёне, вырывает рубаху из её онемевших рук и бьёт каменным кулаком по лицу. Я, кажется, слышу хруст кости и чувствую, как Алёна падает головой на кровать.
– У других жёны не ропщут на скотину!
– орёт Архип, разрывая рубаху пополам.
– У других держат мужей в чистом да в штопанном!
Алёна сползает на пол и закрывает руками лицо, так что я ничего не вижу. Но ткань продолжает рваться, и я догадываюсь, что мужчина превращает рубаху в лоскуты.
– Взял тебя, старую девку, замуж, а толку, как от козла молока! Ни харчей вкусных наварить, ни хату чисто прибрать, ни сына родить! Три лета понести не могла, и то девчонку мне сделала!
Я чувствую, как Алёна уползает в угол по деревянному полу, но вдруг рука хватает её за ногу и тянет обратно.
– Куда собралась?
– рычит Архип.
Алёна открывает глаза, и я вижу, как над ней нависает муж и тянет руки к шее. Вот он хватает жену за горло и начинает трясти, ударяя лежащую Алёну об пол.
– Арх...
– пытается говорить Алёна, хватаясь за израненные работой на поле руки мужчины.
– Архи... Хата убрана... Харчи сварены... Пусти... Убьёшь...
Архип скалится довольной улыбкой и роняет Алёну, которая вновь ударяется головой об пол. Он громко топает ногой у её лица, словно намереваясь наступить, и когда жена начинает дрожать и плакать, весело смеётся и уходит.
– Заштопай к ужину!
– кричит он напоследок и кидает в Алёну лоскуты, оставшиеся от рубахи.
Алёна лежит на холодном полу, содрогаясь от рыданий. Я чувствую, как болит голова, как саднит израненная шея. Всё время кричит ребёнок в люльке.