Бабье лето
Шрифт:
— Как зачем? Но ведь вы на ней хотели жениться… ведь это очень необдуманно…
— Позвольте мне судить об этом!
— Нет, разве неправда? Да и сама она не знает, чего хочет… Мне это неприятно говорить вам, но она сама пьет…
Галдин снова хотел перебить его, но в это время вошел граф. Он уже был нетверд на ногах и блаженно улыбался.
— Послушай, Карлуша,— говорил он, еле поворачивая язык,— милый мой, что я тебя попрошу: когда мне пришлют часы наложенным платежом, выкупи их. Очень прошу тебя… это мой свадебный подарок. Хорошо?
Карл Оттонович легонько оттолкнул его от себя:
— Хорошо, хорошо, иди себе к гостям, не мешай…
Граф послушно удалился.
«Куда
— Вы кончили? — спросил он громко.
— Нет, подождите…— остановил его фон Клабэн.— Так вот я говорю — разве можно брать на себя такую ответственность.
Заметив нетерпеливый жест Галдина, он поспешно добавил:
— А вы не продадите своего имения?
— Продать свое имение?
— Да, я так думал, может быть, вам надоело жить тут… Вы все-таки, молодой человек, здоровый молодой человек…
Он не успел окончить. Григорий Петрович схватил его за пиджак и с силой дернул к себе.
— Убирайтесь вы к черту! — крикнул он, совсем забыв, что рядом сидят люди.— Слышите — к черту, если вы не желаете быть битым…
Осень точно хотела в последний раз блеснуть всем своим великолепием. Дождь, шедший два дня, неожиданно прекратился, бурые тучи разогнал ветер, и сверкающее солнце озарило увядающие травы, опустевшие поля и ржавый лес молодым, почти весенним светом. Взопревшая и вспоенная земля теперь тихо дышала грибным острым своим запахом и курилась сизым паром, который где реже, где гуще подымался ввысь сплошным туманом, колебаясь над прогнившим валежником и редкой дымкой стелясь по дорогам.
Парк Лабинских горел червонным золотом, весь в голубых просветах и мелькающих тенях; овальное озеро, ярко-синее и неподвижное, отбрасывало лучи солнца, претворяя их в слепящее белое марево.
Все три сестры были сегодня в белых платьях empire [26] {76} . Пани Галина, праздновавшая день своего рождения, так и сияла улыбками и алыми щеками. Ее волосы, высоко взбитые, горели точно так же, как и золотой убор парка. Можно было только радоваться, глядя на нее, и не бояться того, что одним годом она ближе к смерти. Панна Ванда со своими темными глазами, строгим лицом и черными локонами, падавшими на плечи, казалась олицетворением гордой воли, а панна Зося — самая младшая — ласкала одними своими серыми глазами и еще девичьей неразвитой прелестью.
26
ампир ( фр.).
Они шли трое, обнявшись, по желтой липовой аллее навстречу гостям.
Галдин и Ржевуцкий приехали в Новозерье одновременно.
— О, как это красиво! — восхищенно воскликнул пан Бронислав и даже остановился на мгновение.— Это похоже на старинную английскую акварель — и осенние желтые листья, и синее озеро вдали, и три девушки в своих белых платьях… Какой художник дал вам мысль так одеться?
Григорий Петрович только улыбался, пораженный красотою трех сестер. Он не знал, на что это могло быть похоже, но чувствовал, что это красиво, потому что у него перехватило дыхание, он не находил слов.
— Это как раз то, что мне более всего нравится,— говорил Ржевуцкий, изящно склоняясь перед девушками.— Я приветствую дорогую новорожденную и счастлив поднести ей букет пунцовых роз — цветов счастья и наслаждения…
—
— О, мне их подарила осень,— улыбаясь, отвечал пан Бронислав.— Любовь осени утонченнее и острее весенней любви, потому что она чувствует близость смерти… Это цветы моих оранжерей — теперь ни у кого нет таких роз.
Григорий Петрович коротко поздравил панну Галину — он ничего не мог поднести ей, у него не было таких великолепных оранжерей, как у пана Бронислава. Но если панна захочет, он мог бы ей доставить маленькое удовольствие. Сейчас его лесники привезут гончих, можно будет поохотиться на зайцев.
— Вот это великолепно! — сказала панна Ванда и посмотрела на Ржевуцкого, точно хотела, чтобы он тоже похвалил затею Галдина. Но пан Бронислав молчал, холодно улыбаясь, не отводя от нее своих глаз.
— Что же вы молчите? — спросила она его нетерпеливо.
— Я любуюсь,— отвечал он невозмутимо.— Я любуюсь вами и думаю, как было бы хорошо, если бы к ногам вашим жалась розовая левретка {77} .
— Я предпочитаю гончую,— кинула ему панна Ванда, ускорив шаг.
— Может быть,— подхватил так же спокойно Ржевуцкий,— я не спорю — я говорю только о стиле, о красоте… Быт может, пани предпочитает охотничий рог, но мне казалось бы, что здесь более у места была бы музыка Чимароза {78} , Паэзиэло {79} или Фиораванти… {80}
Панна Ванда не ответила, потом, не оборачиваясь и идя так же быстро, сказала:
— Мне ничего не говорят эти имена. Я мало знаю музыку, говорить о ней не умею, и душа моя не так утончена, как ваша. Я не знаю, почему вы так много говорите о вещах мне неинтересных и чуждых? Чтобы досадить или показать свое превосходство? Если первое, то это слишком мелко и зло, если второе, то это…
Панна Зося перебила ее. Она покраснела от смущения, когда сказала сестре:
— Пан не думает вовсе ни досаждать, ни чваниться. Пан просто любит то, о чем говорит, и это хорошо, что у пана есть любимые мысли…
Ржевуцкий пожал плечами:
— Я благодарен панне Зосе за ее заступничество перед сестрою, но дело в том, что я сам не стал бы оправдываться. Я всегда знаю, что говорю, и знаю также, что панне Ванде мои речи далеко не чужды. У панны Ванды просто дурное настроение духа сегодня.
Панна Галина, смеясь, рассказывала Галдину о своих институтских подругах. Ей все казалось смешным и веселым. Григорий Петрович охотно слушал ее. Это не мешало ему наблюдать за панной Вандой. Его все более поражали ее отношения к Ржевуцкому. Ее странная враждебность к нему вместе с заметным страхом перед ним, непрестанная готовность парировать его удары, его холодная и уверенная сдержанность — все казалось многозначительным, хранило в себе какую-то тайну. Что пану Брониславу она могла нравиться, что он спокойно шел к намеченной цели, это еще можно было допустить, хотя Галдину и казалось несколько странным то нарочитое поддразнивание, которое пан не оставлял во все время своих разговоров с панной Вандой. Но чувства девушки были совсем непонятны ротмистру. Тем не менее ему нравилось следить за нею, слушать ее смелые ответы, видеть ее стройную фигуру и строгие глаза. Ради этого удовольствия он решил-таки поехать к Лабинским перед тем как побывать у Анастасии Юрьевны. Надо было все-таки стряхнуть с себя то тяжелое оцепенение, которое уже много дней томило его. К тому же он не видал в своем поступке ничего дурного. Кому было бы легче от того, что он просидел бы весь день дома, изнывая от безделья?