Бабьи тропы

Березовский Феоктист Алексеевич

— Худо, девки, поете…

— Ничего не выходит у вас…

— Мы вам и картошки не дадим сегодня!

Девки кричали Параське:

— Запевай, Парася!..

Параська тихо сказала Андрейке:

— Играй «Разбедным я бедна…»

Андрейка заиграл.

А Параська дрогнувшим голосом запела:

Раз-бед-ны-ым я бедна-а. Плохо я оде-ета-а…

Девки подхватили:

Ни-кто за-амуж меня-а Не

берет за э-это-о…

Тоскливо продолжала Параська:

Я о две-на-адцати ле-ет По лю дям ходи-ила-а…

Так же тоскливо и вяло пели девки:

Где ка-ча-ала детей-ей, Где коров до-и-ила-а…

Одиноко сидевшая Параська изредка посматривала на Павлушку, около которого сидела Маринка Валежникова, и уже с надрывом затягивала:

Есть у пти-ицы гнездо-о, У волчи-ицы де-ети-и…

И опять вяло подпевали девки:

У-у ме-ня-а, сиро-ты-ы, Нико-го-о на све-е-те…

Не нравилась девкам эта тоскливая песня. Чувствовала и Параська, что не нужна ее подругам такая песня. Счастливы они и веселы; нет им никакого дела до ее горя.

Оборвалась песня почти на половине.

Неожиданно из черной тьмы вынырнул и, незаметно для молодежи, тихо подошел к костру Степан Иваныч Ширяев — в белой рубахе и в белых портах, с трубкой в зубах, торчавшей над белой и длинной бородой.

Надоело деду берегом реки ходить да тяжелые думы передумывать; вот и решил тоску свою около молодежи поразвеять. Подошел к костру и крикнул насмешливо:

— Эх, вы… стрекулисты! И петь-то не умеете…

Обрадовались ребята приходу деда Степана. Быстро повскакали на ноги, заговорили наперебой:

— Дедушка Степан!

— Степан Иваныч!

— Ну-ка, подсаживайся к нам!

— Затяни-ка, дедушка, свою…

— Поучи нас, Степан Иваныч!

Внучонок Павлушка пристал:

— Спой, деда!.. Ну, что тебе?.. Спой!

Девки затормошили деда за рубаху:

— Спой, дедушка… мы тебя расцелуем!

Посмотрел дед в черную мглу, в ту сторону, где бабка Настасья у потухающего курева посуду перемывала, и, посмеиваясь, шагнул к костру.

— Ишь вы какие прыткие, — сказал он, поблескивая лукавыми глазами и подсаживаясь в круг с молодежью. — Она вам, старуха-то моя, расцелует… ой-ой-ой!.. Знаю: такого красавчика, как я, всякой девке завидно поцеловать…

— Ха-ха-ха! — загоготали вокруг. — Ха-ха-ха!..

Дед Степан подвинулся поближе к костру. Присаживаясь на луговую кочку и взмахивая трубкой, весело пошутил:

— А ну-ка, сядем на кочок, закурим табачок, божью травку, христов корешок…

Вокруг костра опять раздался взрыв хохота.

А дед Степан уже нахмурился. Пососав потухшую трубку, положил ее на траву около себя. Погладил рукой блестевшую от огня лысину, потом провел рукой по бороде, прокашлялся и сказал, поглядывая на Андрейку:

— Ужо слушайте… спою нето… ежели

Андрейка подыграется ко мне на своей музыке…

Посмеиваясь, Андрей ответил:

— Подыграюсь, дедушка. Говори, какую песню будешь петь? Я ведь почти все твои песни знаю.

— Про отцовский дом сыграешь? — спросил дед Степан.

— Сыграю.

И Андрейка сразу же стал подбирать мелодию песни.

А затем под гармонь запел высоким и тоскливым голосом дед Степан:

Отцовский до-ом спокинул я-а, Траво-ой он за-ара-сте-от. Собачка ве-ер-ная мо-я-а-а Заво-ет у во-ро-от…

Голос у деда Степана дребезжал, порой срывался, но под красивые рулады двухрядки он ловко перехватывал срывы и забирал все выше и выше:

Не быть мне в то-ой стра-не родно-ой, В ко-то-рой я-а-а ро-жде-он, А жить мне в то-ой стра-не чу-жо-ой, В ко-то-рую о-о-суж-де-он.

Слушали парни и девки тоскливую песню, затаив дыхание; подбрасывали в костер сухую траву да зеленые еловые сучья и чувствовали, что тоска дедовой песни передается и им.

А дед Степан со стоном выводил высоким голосом:

Тер-плю муче-е-нья без ви-и-ны-ы, На-прас-но о-о-суж-де-он; Судь-ба нес-ча-аст-ная мо-я-а К раз-лу-ке при-и-ве-ла-а…

Оборвался дребезжащий старческий голос, и дед Степан сказал полушутя, полусерьезно:

— Ну, ладно… хватит… Дальше слова позабыл…

Молодежь вокруг костра молчала. Парни ворошили палочками уголья и подбрасывали в костер свежие картошки, а девки сидели с затуманенными глазами. Маринка Валежникова по-прежнему сидела близ Павлушки. Дуняшка Комарова забралась под полу серого армяка Еремки Козлова, а Секлеша Пупкова прикрылась полой солдатской шинели Андрейки Рябцова. Другие девки тоже льнули каждая к своему миленку. Только Параська, одиноко сидела в стороне, глотала слезы и украдкой бросала ревнивые взгляды в сторону Павлушки и Маринки. Павлушка заметил ее взгляды и резким движением отодвинулся от Маринки, делая вид, будто рассматривает Андрейкину гармонь.

Помолчал дед Степан. Посмотрел в ночную темень, в которой звенели кузнечики, крякали коростели — точно дергали ржавую проволоку, и, попросив Андрейку сыграть любимую песню, снова запел:

Сне-жки бе-лы-е, пу-ши-ы-сты-ы По-кры-ва-ли все по-ля-а-а, Од-но по-ле не по-кры-ы-то-о, По-ле ба-тюш-ки мо-во-о-о.

Передохнув, дед Степан продолжал:

В э-то-м по-ле есть ку-сто-оче-ек, О-ди-не-ше-нек сто-и-ит. Он и сох-нет, он и вя-а-не-т, И лис-точ-ков на нем не-е-ет…