Бабл-гам

Пий Лолита

— Мои кремы «Ла Прери»! — восклицаю я и бегу в ванную, и там тоже больше ничего нет, ни моих кремов «Ла Прери», ни набора косметики «Харви-Николс», которой я никогда не пользовалась, ни бритвы Дерека, ни расчески, ни щетки, ни даже моего фена, ни большой косметички, ничего, даже ни единого волоска в джакузи, ни единого пятнышка на зеркале, ни запаха недавнего душа, все пусто, пусто и голо, как в обычной гостиничной ванной. И я кидаюсь вон, вне себя, и прочесываю все комнаты в номере, а этот кретин ходит за мной по пятам, и все комнаты так же пусты, как и ванная: исчез и музыкальный центр В&О,и киноэкран, и DVD, и лазерные диски, и громадные колонки, и партитуры на рояле, и фотографии Дерека, и мои фотографии, и афиша фильма за стеклом у входа, и зарядники от мобильных телефонов в розетках у кровати, впрочем, и сами телефоны тоже, и весь хлам, скопившийся за полтора

года совместной жизни, судорожных покупок, переездов туда-сюда, успокаивающего затоваривания. «Здесь никто не живет, — говорю я себе, — здесь-никто-не-живет», и хватаюсь за последнюю надежду — сейф, набираю комбинацию цифр, говоря себе, что внутри будет лежать письмо от Дерека, быть может, сообщение о разрыве, о самоубийстве или просто объяснение: «Ну что, купилась? Приезжай ко мне в «Пенинсулу» в Гонконг, у отеля тебя ждет машина, тут наличка на чаевые, прикройся, по ночам в самолете холодно», но надеюсь я недолго, не больше двадцати секунд — столько мне требуется, чтобы три раза подряд набрать комбинацию цифр, и в тот момент, когда сейф блокируется, я понимаю, что если у меня не получается его открыть, то не потому, что я слишком нервничаю или механизм сломался, нет, если не получается его открыть, то просто потому, что я не знаюнужной комбинации, и, в последний раз окинув взглядом пустынную комнату, огорченное лицо гарсона, запертый сейф, я чувствую, что у меня кружится голова, словно под моими босыми ногами разверзлась пропасть в этом номере «Рица», который явно не мой номер, который, быть может, не был моим никогда.

— Мадемуазель, а теперь надо уходить, вот, возьмите свои вещи.

В глазах у меня все плывет, как при приступе гипогликемии, я ощупью беру лоскут красного шелка, который он протягивает мне, протираю глаза и подношу этот предмет к свету. С первого взгляда ясно, что это платье весьма сомнительного покроя и качества, быть может, «Унгаро», одна из старых моделей «Унгаро», такое старомодное, что его могла носить Мишель Пфайффер в «Лице со шрамом», только вот «Лицо со шрамом» — фильм начала 80-х.

— И вот еще сапоги…

На сапоги я не хочу даже смотреть, я на грани срыва.

— Мадемуазель, не плачьте, мы сделаем все, чтобы вам помочь…

Я плачу.

— Эрнест… вы же все-таки… не хотите… чтобы я это надела?

— Вам нужно спуститься вниз, мадемуазель, а из ваших вещей здесь только и есть что это платье, эти сапоги и эта связка ключей.

— Лучше я спущусь в халате, если вы не против. А? Лучше мне в халате выйти на улицу, лучше мне вообще голой идти на улицу искать Дерека, чем надеть эту старую тряпку. Что подумают мои фанаты, а? Вы не можете со мной так поступить. Отдайте мне мою одежду, мои драгоценности, мои часы и мои кремы «Ла Прери». Почините этот сейф. Дайте мне позвонить Дереку. Умоляю, дайте позвонить Дереку. Не знаю, почему он со мной так поступает. Я ничего плохого не сделала. Правда, я немного переутомилась в последнее время, но все пройдет, я опять стану милой и послушной, как только этот прессинг немного спадет… Мы поедем отдохнуть, на Берег. Немного отдохнуть, нам это будет полезно. У нас там очень красивый дом, обязательно приезжайте отдохнуть, вместе с семьей. Вы такой милый. Вы здесь совершенно ни при чем. Это Дерек. Во всем виноват Дерек. Мы поедем отдохнуть на Берег, там очень красивый вид, красивый бассейн. Будем кататься на яхте. Вы когда-нибудь плавали на «Риве», а? Вот увидите, она очень красивая, очень удобная. Все очень красиво. Мы живем как в сказке, вот увидите. Хотите, можем уехать сегодня после обеда? Рейсы каждый час. Это в часе лёта отсюда. Можно даже лететь частным рейсом, если предупредить их сейчас. Только дайте мне принять душ, переодеться и собрать вещи…

— Наденьте это, мадемуазель, уже час дня.

А если все это…

— Отвернитесь, пожалуйста, Эрнест.

Он отворачивается, и я натягиваю платье и сапоги. Потом иду за ним — с таким чувством, словно иду на эшафот, во рту металлический привкус — и чувствую, что в моем правом сапоге что-то есть, и в тот момент, когда за мной закрывается дверь номера, я сую туда руку и хватаю купюру в пятьсот евро — я умею узнавать их на ощупь, мы с Дереком часто играли в «сколько денег у меня в руке» с завязанными глазами, — я вытаскиваю всю пачку из сапога, там двадцать штук: десять тысяч евро. Опять Дерек. И тут я вспоминаю и это платье, его мне одолжила Сисси, и «Павильон» на Елисейских Полях, и «Суперзвезд», и зависть Сисси, и этот закрытый просмотр, где были все звезды, где был Дерек, где все началось. На мне было это платье, и там был еще этот тип, вместе с Леонардо, который назвал меня Леди в Красном и заставил пить до посинения, я впервые в жизни напилась, и комната

кружилась, и я потеряла Сисси в толпе, и слава богу, Дерек отвез меня в этот номер, в наш номер, которого я никогда не покидала и который покидаю сейчас. В том же платье. В тех же ободранных сапогах. И со всем тем, что в них находится. Ключами, неизвестно от чего, и пачкой сиреневых купюр с соседними серийными номерами. Я выхожу из лифта и ищу хотя бы одно знакомое лицо: на ресепшне одни незнакомцы с враждебными лицами. Я направляюсь к ним:

— Здравствуйте, Люсьена можно видеть?

Сзади Эрнест не сводит с меня жалостливого взгляда.

— Он из какого номера? — спрашивает тип почти нагло.

— Он консьерж, — отвечаю я, сжимая кулаки.

— Я консьерж, мадам.

— Что вы мне рассказываете, — говорю я, — я здесь живу полтора года, и вы не консьерж этого отеля. Где Люсьен?

— Здесь нет никакого Люсьена, мадам, и я бы вас попросил сохранять спокойствие.

— Хорошо, — отвечаю я, — тогда я бы хотела видеть директора.

— Директор занят, мадам, чего вы желаете?

— Чего я желаю, чего я желаю…

Я на пределе, я чувствую, как мои ногти впиваются в ладони, у меня болит челюсть, так я сжимаю зубы, мне хочется плакать, я думаю: меня преследуют, преследуют ожесточенно, это заговор, сейчас задушу этого мерзавца, у меня нервный срыв.

— Похоже, вы получили, чего хотели, не правда ли, мадам? — роняет мерзавец, поглядывая на пачку денег, которую я нервно мну в руках последние несколько минут, собственно, с тех пор, как вышла из лифта, и я вдруг вижу, что все эти люди вокруг глядят на меня свысока, с отвращением, с презрением, без того проблеска любопытства и восхищения, какой я научилась улавливать в глазах всех, кто меня узнавал. Но в холле «Рица» в эту минуту меня никто, никто не знает, а в зеркале напротив отражается девица в красном платье, сжимающая в руках разлетающиеся бумажки и как две капли воды похожая на последнюю шлюху.

— Эрнест вас проводит.

— Нет, — кричу я, — довольно, с меня хватит, сию же минуту кончайте эту шутку, скажите мне правду, прошу вас, скотина вы этакая, скажите мне правду, где Дерек, я хочу Дерека!

— Дерек! — ору я, отвернувшись. — Дерек! Где ты? Покажись, ты, негодяй, прекрати этот кошмар! Дерек!

Я куда-то бреду по холлу «Рица», зову: «Дерек! Дерек!», и мой замогильный голос гулким диссонансом отдается в этом устланном коврами, чопорном холле, где, наверное, уже сто лет никто громко не говорил, я открываю все двери, останавливаю проходящих и гляжу им в лицо, я почти бегу, но на самом деле бегу на месте, потому что, по сути, не знаю, куда иду, и оступаюсь на ковре, и хватаюсь за колонну, мои купюры падают и разлетаются по полу, а мне плевать, я ищу Дерека, Дерек знает правду. Я знаю, он где-то прячется, может, в этом баре, может, в «Хемингуэе», или в длинном коридоре, на террасе, в простом однокомнатном номере, чтобы замести следы, снаружи за колонной, переодевшись в шофера, и когда я его найду, начнет веселиться, как всегда, когда я ловлю его на подвохе, и скажет мне: «Ну что, цыпочка, неплохая оркестровка для моей мизансцены?» — и не знаю, то ли я рассмеюсь с облегчением, то ли убью его. Меня ловят у входа в ресторан. Мерзавец с ресепшна хватает меня за руку выше локтя:

— Замолчите сейчас же, замолчите, или я вызову полицию!

Он зажимает мне ладонью рот, я пытаюсь вырваться, этот пидор зовет охрану, и охранников тоже я вижу в первый раз, отбиваясь, я понимаю, что из носа у меня течет кровь, но совсем не чувствую боли, просто замечаю, до чего же высокие здесь потолки.

— Что здесь происходит? — слышится позади меня чей-то голос, я пытаюсь обернуться, но мерзавец держит меня крепко.

— Ничего, господин директор, просто какая-то обкуренная шлюха скандалит, мы ее собирались вывести.

— В мой кабинет, — говорит господин директор, и меня волокут следом за ним в святая святых, я пытаюсь разглядеть его профиль в зеркалах по стенам, напрасный труд, он тоже самозванец, как и все здесь, кроме меня, и я скорее выплевываю, чем кричу в лицо держащим меня вышибалам и в ответ на презрительные взгляды прекрасно одетых клиентов: «Я не обкуренная шлюха! Я не обкуренная шлюха!»

— Я не обкуренная шлюха, — рыдая, бормочу я директору, который мерит меня взглядом с ног до головы.

— Это вы проникли ночью в апартаменты «Вандом»?

— Я никуда не проникала, это был мой номер…

— Ну конечно… Я бы хотел знать, кто вам открыл и с кем вы провели ночь.

— Я открыла своюдверь, своегономера, своимключом, — гавкаю я.

— Ну конечно…

— И я необкуренная шлюха.

— Мадемуазель, если вы согласитесь сказать правду, это сильно упростит всем жизнь.