Бабочки Креза
Шрифт:
— Здорово пожаловать, гость незваный, — не слишком приветливо сказал Гектор. — Руки-то подыми, как положено доброму человеку! И оружие давай-ка доставай да в сторону бросай. Понял?
Аглая обернулась и увидела маленького, чернявого, словно чертик, только что выбравшийся из преисподней, человечка с курчавыми волосами и небритыми щеками. Одет он был не во флотскую форму, а в какую-то смесь штатского с солдатским: ботинки с обмотками, нелепые мужицкие портки, а сверху студенческая тужурка с сорванными петлицами.
— Ты, Гектор, пушку опусти, — сказал человечек отчетливо вздрагивающим голосом. — Чего ты в меня целишься? Я тебе ничего плохого не сделал. И оружия у меня нет, я его в твоем чертовом подвале потерял.
— А кой черт тебя в подвал понес? — почти миролюбиво спросил Гектор.
Его тон явственно приободрил человечка. Он перестал трястись и ответил со сконфуженной улыбкой:
— Да ты понимаешь, пошел было поглядеть, где что плохо лежит. Жизнь нынче такая, что не пошаришь по углам — и голодный, и холодный будешь, и голым по миру пойдешь. В какую-то башенку поднялся, смотрю, два шкафа. В одной тайник развороченный — значит, наши тут уже побывали. А рядом шкаф, каким-то барахлом набитый, тряпье в узлах. Слышу, наши шустрят по дому — все шукают, кто из твоих сообщников остался, кто из дому стрелял. А мне-то что? В меня-то не попали. Ищите, думаю, а я лучше в шкаф загляну, вдруг там кто-то случайно позабыл портмоне с золотыми рублями… — Он ухмыльнулся, сверкнув очень мелкими и очень белыми зубками, и счел необходимым пояснить: — Да я шучу, Гектор, шучу!
Гектор кивнул и сделал ответную улыбку, не разжимая губ.
— Никакого портмоне, как ты сам понимаешь, я там не нашел, потому что его там отродясь не валялось. Но когда я туда полез, то поскользнулся на какой-то тряпке — да и влетел головой в заднюю стенку. Слышу — треск, думал, моя башка треснула, да нет, оказалось, треснула стенка.
Гектор кивнул, но уже без улыбки. Вид у него был мрачный.
— Гляжу, а там не дуб мореный, фанера, — продолжал человечек. — Поглядел я в трещину, за ней каморка. Хотел ребят кликнуть, а потом думаю: вдруг там схоронка Гектора? Разломал стенку, влез туда, поднял крышку в полу — подвал! Ага, решил, нашел тайник. Наверняка там что-нибудь зарыто. Вышибло ведь из головы начисто, что я на втором этаже, а до земли еще ой ка-ак далеко! Спрыгнул вниз — и полетел. Как прямиком в преисподнюю. Пятки отшиб, когда упал, едва с места смог сдвинуться. Куда попал? Орал, звал на помощь, но никто не слышал. Начал по стенам шариться, нашел какую-то дыру… Полез в нее, все коленки смозолил, пока не увидел свет. — Человек демонстративно отряхнул на коленях портки. — Вылез на косогор, уже собрался с обрыва сигать и в обход идти, как смотрю — тропа. Пошел по ней — а тут вы на камушке сидите. Вот, значит, и ты, и камень, — он с видимым удовольствием присел, — да и девка с тобой. Экий ты швыдкий, Гектор! — Человечек подмигнул Аглае, но наткнулся на ее ледяной, настороженный взгляд и спохватился, что слишком расфамильярничался.
— Вы уж, извините великодушно, барышня, люди мы простые, неграмотные, слова сказать не обучены, — забормотал он, пуча глаза и весьма бездарно валяя из себя деревенского ваньку.
Гектор продолжал стоять неподвижно, не спуская с человечка ни ствола, ни взгляда.
— А вот скажи, друг любезный, — проговорил он наконец, — видел ли кто, как ты в тот шкаф полез?
— Вот те крест! — горячо начал клясться человечек. — Вот те крест святой, истинный, что не видел никто!
— Какой же у тебя может быть крест? — усмехнулся Гектор. — Тебя зовут-то как?
— Сема Фельдман, — виноватым тоном сказал человечек и вроде бы как даже покраснел.
— Ну я же и говорю, что крестом тут и не пахнет, — насмешливо бросил Гектор. — Ты в отряде Конюхова кто, Сема Фельдман?
— Писарь, — с ноткой гордости сообщил тот. — А что?
— Просто так интересуюсь, — пояснил Гектор. — И как к тебе Конюхов относится?
— Лучше некуда! — приосанился Сема. — Я у него в отряде — самый первый человек. Гаврила понимает, откуда и куда теперь дует красный революционный ветер. Его матросня — крестьяне да работяги, дурни, им бы пулять по ком ни попадя, а я в хедере учился, и по-русски пишу, читаю, и на иврите, и на идиш.
— Как я погляжу, ты очень ценный для Гаврилы человек, Сема Фельдман, — оценивающе поглядел на него Гектор.
— А то! — обрадовался Сема. — Я стараюсь. Сейчас такое время, что наш брат иври — по-вашему еврей — может пойти очень далеко, очень. Небось все наши дошли до самых верхних верхов. Что тебе говорить за Янкеля Мойшевича Эйнмана, то есть Яшу Свердлова? Что тебе говорить за Лейбу Бронштейна, — Леву Троцкого, либо за Герша Радомысльского — Гришу Зиновьева? Вот погодите, мы еще всех русских заставим учить иврит или идиш, как они нас заставляли талдычить свои аз, буки, веди! А все почему? Потому, что русские дураки, а иври — хитрые! Вы ведь каждый сам по себе, а мы друг за дружку стоим горой.
И тут же он перехватил взгляд Гектора и мелко засбоил:
— Да я не про тебя, Гектор, ты у нас тоже хитрый, как самый настоящий местечковый еврей. Вон как одурачил и Хмельницкого, и Гаврилу Конюхова!
— Слушай, Сема, — задушевно произнес Гектор, и в голосе его вдруг зазвучал такой же акцент, как у Фельдмана. — Большое тебе спасибо за то, что ты меня так высоко ценишь. Ты учти, я против евреев ничего не имею. Я не черносотенец! У нас среди эсеров много было евреев. Возьми хоть товарища Вольского! Да и лучший друг моего отца, адвокат, еврей. Второй его друг — тоже еврей, правда, выкрест. Отец был его крестным отцом. Смешно, верно, Сема? Тот человек был Вольф Циммерман, а стал Владимир Проскурин, фамилию жены взял. А ведь он — не кто иной, как родной отец вашей комиссарши — Ларисы Полетаевой.
— Да у нее не только отец был из наших, — оживился Сема. — Про отца-то все знают. Но говорят, и первый муж ее был иври.
— Про первого не скажу, — покачал головой Гектор, — ничего о нем не знаю, кроме того, что какой-то ворюга он был. А вот про второго знаю. Убили его. Красные убили, еще в ноябре семнадцатого. Полетаева поставили к стенке за то, что он на крыше своего дома укрепил антенну — радиосигналы принимать. Есть такая новомодная выдумка — радио, передача звука на расстоянии. Так вот его потащили в чеку и решили расстрелять, потому что кто-то ляпнул сдуру, мол, он будет сигналы белым передавать. Лариса в то время была в Москве. Жена Полетаева — вторая, женщина, на которой он женился после того, как Лариса его бросила, — кинулась комиссарше в ноги, умоляя спасти его, но Лариса и пальцем не шевельнула. Так его и расстреляли. А ты думаешь, он был кто? Русский? Ничего подобного. Он был ваш. Лариса могла его спасти, но не спасла. А ты говоришь, все ваши друг за друга горой стоят…
— Неужели Полетаев был еврей? — ужаснулся Сема.
— Совершенно верно. Историю его гибели я узнал от отца Ларисы, который написал моему отцу.
— Це-це-це, — удрученно покачал головой Сема. — Скажи на милость, какие ошибки бывают! И все равно, Лариса за своих горой стоит, я тебе точно говорю…
— Ошибки и впрямь бывают, — вежливо оборвал его Гектор. — Вот и ты ошибся, Сема. Ошибся, когда пришел сюда и попался мне на глаза. Думаешь, я позволю тебе привести всю вашу гоп-компанию по моему следу?
— Да я же тебе говорю, Гектор, — улыбнулся Сема, — все случайно вышло. В шкаф нечаянно вломился, никто и не знает, что я в подпол провалился. Я ничего никому не скажу!
— Точно, не скажешь, — кивнул Гектор, чуть пошевелив указательным пальцем.
Грянул выстрел.
Сема упал возле камня, рядом с Аглаей, и кровь, хлынувшая из его простреленного горла, забрызгала ей руки.
— Софим, Сема, — тихо сказал Гектор. — Софим! [3] Конец!
Ну, если для Семы это был, конечно, конец, то для Аглаи — только начало страшной истерики. Черт знает, почему именно смерть никчемушного, болтливого, неприятного существа, врага так подкосила ее. Просто, наверное, силы кончились. И еще кровь на ее руках… Кто знает, может, упади Сема в другую сторону, она не обезумела бы так. Гектор должен был подумать, что кровь Семы забрызгает ее, должен был!
3
Конец (иврит).