Бабушка (др. изд)
Шрифт:
— Вы, девочки, не умеете и дудочки-то сделать, — подсмеивался Ян.
— Это не наше дело, и ты вот не сделаешь такой шляпки, — говорила Барунка, показывая брату шляпку из ольховых листочков, сколотую иглами и украшенную маргаритками.
— Экое искусство! — сказал мальчик, качая головой.
— Не для меня, а для тебя, — отвечала, смеясь Барунка, приготовляясь делать платье и самую куклу из сердцевины бузины. Ян положил прутик на колени и сказал Адельке:
— Теперь слушай и смотри как я стану делать, — и начиная стучать по палочке, он приговаривал: «Отбивайся дудочка; не будешь отбиваться, буду на тебя князю-пану жаловаться, и он ударит тебя так, что ты улетишь к Золотому Жбану. Хуш, хуш, хуш! Воткну в тебя нож, воткну раз — вырву у тебя сердце, воткну в другой — запоешь как пташка!» И дудочка была готова, и пищала отлично. Но Вилим заметил, что она далеко не так хорошо пищит как пастуший рожок у Вацлава. Ему надоело делать дудочки, он устроил себе из прутьев тележку, запрягся в нее и начал бегать по лугу, а за ним побежали собаки. Отдавая сестре сделанную куклу, Барунка сказала ей:
— На, вот! Да учись сама их делать.
— Бабушка будет со мной, — отвечала девочка, и по лицу ее было видно, что ей не по сердцу было это одиночество, но что если при ней останется бабушка, то ей больше ничего не нужно. В это время проходил мимо мельник, и подавая Барунке письмо, сказал:
— Бегите с ним к маменьке и скажите, что мой парень был в городе, и ему дали это письмо на почте.
— Это от тятеньки, — радостно закричали дети, бросившись к дому.
Пани Прошкова с веселым лицом прочитала письмо и объявила всем, что в половине мая приедут отец и княгиня.
— А сколько раз до этого мы будем еще ложиться спать? — спросила Аделька.
— Около сорока раз, — отвечала Барунка.
— Ой, ой! Так его еще долго не будет! — печально сказала Аделька.
— Знаешь ли что? — вскричал Вилим: — я сделаю себе на двери сорок черточек, и как встану утром, буду стирать по одной.
— Сделай так, время пройдет скорее, — смеясь заметила мать.
Мельник, возвращаясь от плотины, зашел к ним. Лицо его было озабоченно, он не ухмылялся и не щурился, хотя и держал в руках табакерку, но не вертел ею, а только изредка постукивал двумя пальцами по ее крышке.
— Знаете ли новость? — спросил он, входя в комнату,
— Что случилось? — вскричали в один голос бабушка и хозяйка, видя, что пан-отец не такой как всегда.
— Вода с гор пожалует к нам.
— Господи помилуй! Не была бы быстра, да вреда бы не наделала, — сказала испугавшаяся бабушка.
— Этого-то я и боюсь, — отвечал мельник: — уже сколько дней у нас все южный ветер, притом же в горах был дождь. Приезжающие оттуда помольщики говорят, что все потоки разлились и снег быстро тает. Я думаю, что нынешний год плохо придется. Я тороплюсь домой, чтобы сейчас же очистить дорогу для злого гостя. Советовал бы и вам приготовиться: осторожность никогда не вредит. После обеда приду еще посмотреть. Обращайте внимание на прибыль воды, а вы, чечеточка, не ходите к воде, — прибавил пан-отец, ущипнув Адельке щеку, и ушел.
Бабушка пошла посмотреть на плотину, бока которой были обстроены дубовыми бревнами, между которыми рос папоротник. По стенам загородки бабушка заметила, что вода прибыла: самые нижние кусты папоротника были уже в воде. Куски дерева, дерна и древесные ветки уносил мутный поток реки чрез плотину. Бабушка воротилась домой озабоченная. Много раз случалось, что во время ломки льда глыбы останавливались у плотины, и река, быстро врываясь в канаву, затопляла дома. Начинавший ломаться лед обыкновенно возбуждал опасения, и мельники ходили постоянно на караул, чтобы, насколько возможно, предотвратить опасность расталкиванием глыб, громоздившихся в огромные горы. Но от горной воды не было никакого спасения: она как будто приносилась на диком коне, тащила все, что попадалось на дороге, размывала загородки и берега, подмывала деревья и дома, и все это так быстро, что люди не успевали опомниться. Поэтому и бабушка, уже наученная опытом, пришедши домой, тотчас посоветовала перенести все из комнаты на чердак, и совету ее тотчас последовали. Между тем пришел охотник, который, проходя мимо лесопильной мельницы, слышал, что с гор бежит вода, и заметил, что река прибывает.
— Эти дети вам только мешают, и если что-нибудь случится, что вы с ними будете делать? Я их возьму к себе на гору, — сказал он, и хозяйки были очень рады его предложению. Все выносилось, прибиралось; домашняя птица переселилась на косогор, Пестравку отвели к охотнику.
— Теперь и вы идите к детям, чтоб охотничихе не было с ними слишком много хлопот, — сказала бабушка дочери и Бетке, когда все уже было приведено в порядок; — а я здесь останусь с Воршею. Если вода дойдет до дому, так мы заберемся на чердак, а уж если Бог не попустит, то вода нас с домом-то не унесет: здесь не так круто как у мельницы; тем бедняжкам больше достанется!
Пани Прошкова долго не соглашалась на то, чтобы мать осталась дома, но должна была все-таки идти одна, потому что бабушка не хотела ничего и слышать.
— Смотрите, чтоб у вас собаки не разбежались! — напоминала пани Прошкова, выходя из дому.
— Не бойся! Они хорошо знают, где искать защиты; они от нас не уйдут. — Действительно, Султан и Тирл ходили за бабушкою по пятам, а когда она села с веретеном к окну, из которого видна была река, то они улеглись у ног ее. Ворша, привыкшая постоянно что-нибудь делать, мыть или мести, начала прибирать пустые хлева, забыв совершенно, что чрез час они, может быть, будут полны воды и грязи.
Уже смеркалось. Вода все больше и больше прибывала, русло канавы было полно; лужайка за плотиной уже покрылась водою, и где не мешали вербы, там бабушка видела колыхание волн, хотя дом стоял ниже высокого берега реки. Она отложила веретено, сложила руки и стала молиться. Ворша пришла также в комнату:
— Вода ревет так, что страшно слушать; птицы точно предчувствуют что-нибудь недоброе: все спрятались, ни одного воробья не видно, — рассказывала она, стирая пыль с лавок у окна. Вдруг раздался конский топот, и на дороге от плотины показался верховой; он приостановился около дома и закричал: «Остерегайтесь, вода идет!», и потом поскакал во весь галоп к мельнице, а от мельницы в городок. «С нами крестная сила! Вверху-то верно плохо, что послали вестового!» — вскричала побледнев бабушка. Но потом все-таки уговаривала Воршу ничего не бояться; пошла еще раз посмотреть, все ли в безопасности и не начинает ли вода выступать из берегов. Она застала у реки пана-отца. На нем были сапоги выше колен, и он показывал бабушке, что река заливает берега. Пришел Мила с Кудрной предложить бабушке свои услуги, чтоб она не оставалась одна в доме; но бабушка послала Кудрну домой: «У вас есть дети; если Бог посетит несчастием, так у меня это осталось бы на совести. Уж если необходимо, чтоб кто-нибудь остался с нами, то пусть останется Якуб, что будет всего лучше; ведь в гостинице он не нужен; там нечего бояться, разве только вода дойдет до их хлева». Все разошлись. Еще до полуночи дом был уже окружен водою. По Жерновскому косогору ходили люди с фонарями; охотник был также на косогоре, и зная, что едва ли бабушка будет спать, он начал свистеть и звать ее, чтоб узнать, что у нее делается. Якуб откликнулся ему из окна комнаты, чтобы показать, что он не спит, и что пани Прошковой нечего бояться за бабушку; после чего охотник и ушел. Только утром можно было видеть, что вся долина превратилась в озеро. В комнате можно было ходить уж только по дощечкам, и Мила едва перешел на косогор к домашней птице: вода с такою быстротой неслась через дорогу, что едва не сбила его с ног. Днем пришли все из охотничьего дома посмотреть на долину. Увидав, что дом окружен водою и что бабушка в комнатах ходит по дощечкам, дети так расплакались и раскричались, что их едва могли успокоить. Собаки выглядывали из слухового окна. Когда же Ян позвал их, то они начали лаять и выть, и охотно бы соскочили вниз, если бы Мила не удержал их. Явился Кудрна и рассказывал, какое опустошение было внизу: в Жлице вода снесла два дома; в одном из них была старуха, не хотевшая верить вестовому и очень долго промедлившая выходом. Мосты, плоты, деревья, словом — все увлекала вода за собою, все что только попадалось на дороге. В мельнице переселились уже на самый верх. Кристла пришла посмотреть, нельзя ли принести островитянам поесть чего-нибудь горячего, но не было никакой возможности, и когда смелый Мила хотел переплыть к ней, то она сама попросила его остаться там, где он был. Два дня продолжался этот страх, и только на третий вода стала спадать. Как же удивились дети, возвратившись из охотничьего дома: огород размыт водою, в саду кучи наносу, местами глубокие рытвины, вербы и ольхи покрыты до половины грязью, мостки снесены, хлевки подмыты, а собачьи конуры вовсе унесены. Мальчики побежали с Аделькою за дом посмотреть посаженные там деревья, которые они год тому назад принесли из леса, и которые бабушка посадила, — девочкам березки, а мальчикам ели. Деревья остались невредимы. Дети когда-то выстроили себе под грушкою маленькую хижину, сделали около нее огород и плетень и канавку, на которой устроили мельницы, начинавшие вертеться во время дождя, когда канавка наполнялась водою. Была там у них и печка, в которой Аделька пекла калачи и бухты из глины. Об этом маленьком хозяйстве не было и помину. Заслышав их сожаления, бабушка сказала им с улыбкою: «Ах дети! Как же могла ваша игрушка устоять против быстроты рассвирепевшей стихии, которая сокрушает столетние деревья и крепкие дома?»
В короткое время солнце высушило поля, луга и дороги, ветер разнес нанос, трава еще свежее зазеленела, все повреждения были исправлены, и мало осталось следов губительного разлива; только люди долго вспоминали о нем. Ласточки опять прилетели, дети радостно их приветствовали и радовались, что скоро придет пан Бейер, а после него приедет и отец. Был канун Филиппа и Иакова [116] . Сделав крещенским мелом по три креста на каждой двери снаружи, у дома, хлева и курятника, бабушка отправилась с детьми на вершину к замку. Мальчики несли на плечах старые веники. На вершине была уже Кристла, Мила, вся дворовая и мельничная прислуга, а также и Манчинка. Вацлав Кудрна вместе с братьями помогал Миле смолить веники, а остальные строили костер из дров и хвоя, чтобы развести огонь. Ночь была прекрасна; теплый ветер волновал зеленевшие озими и разносил повсюду благоухание цветов, цветших в парке и в саду. Из леса слышался крик совы, на высоком тополе возле дороги кричал дрозд, а из кустов парка доносились волшебные звуки соловьиной песни. Вдруг вспыхнуло пламя на Жлицком холме, минуту спустя на Жерновском, а потом и по косогору замелькали и запрыгали огоньки, большие и маленькие. Потом дальше, на горах Находских и Новоместских, засветились также огни. Мила зажег веник, пропитанный смолою, и бросил его в костер, который тотчас вспыхнул. Молодежь зашумела; каждый схватил по насмоленному венику, зажег и бросил его так высоко, как только мог, приговаривая: «Лети, чародейка, лети!» Потом все встали в ряд и начали танцевать с факелами; девушки, взявшись за руки, пели и кружились вокруг зажженного костра; когда же поленница начала разрушаться, они разбросали дрова и стали прыгать через огонь. «Посмотрите-ка, вот эта старая чародейка должна взлететь всех выше!» — вскричал Мила и, схватив помело, так сильно взбросил его, что оно засвистело на лету, взвилось высоко и чуть не упало на пашню, где стояли зрители. «Как трещит!» — кричала со смехом молодежь, бросаясь к трещавшему насмоленному помелу. Мальчики аплодировали. С Жерновского и Жлицкого холмов тоже слышался крик, смех и песни. Около багрового огня мелькали кружившиеся фигуры, как фантастические образы, по временам из их среды взлетал вверх огонек, тряся в воздухе своею огненною головой, так что сыпались тысячи искр, и потом опять упадал вниз при громких криках. «Посмотрите-ка, как высоко взлетела!» — закричала Манчинка, указывая на Жерновский холм. Но одна из женщин отдернула ей руку, напоминая, что не должно показывать на чародеек, потому что которая-нибудь из них могла бы пустить стрелу в ее палец.
116
30 апреля, то же, что Вальпургиева ночь - изгнание зимних богов, перенесенное в средних веках на понятие о нечистой силе.