Бабушка (др. изд)

Немцова Божена

Во время солнечного восхода я стояла точно в церкви, пела, и работа моя незаметно подвигалась вперед. Однажды утром кошу я в саду, вдруг слышу за собою: «Бог помочь, Мадленка!» Оглянулась я и хочу сказать: «Подай Господи!», но от испуга не могла ничего выговорить, и серп вывалился у меня из рук.

— Перед вами стоял тот офицер? — перебила ее Кристла.

— Погоди, не торопись! — продолжала бабушка: — Это был не офицер: если бы был он, я бы не выпустила серпа из рук. Испуг был от радости: передо мною стоял Иржик! Я должна тебе сказать, что я его не видала три года. Ты знаешь, что Иржик был сын нашей соседки Новотной, той самой, которая была со мной, когда мы разговаривали с императором Иосифом?

— Да, я это знаю. Вы нам также рассказывали, что он вместо священника сделался ткачом.

— Да! В этом виноват его дядя. Ученье его шло отлично; тятенька всякий раз, как ездил к нему в Рихнов, слышал об нем одни похвалы. Когда он бывал дома на вакации, то в воскресенье он всегда читал соседям Библию вместо моего отца, бывшего отличным чтецом,

и мы всегда с удовольствием слушали; Новотна все говорила: «Я как будто вижу его уже священником!» Мы все смотрели на него как уже на посвященного, женщины присылали ему всего, что только стряпали хорошего, и если Новотна спрашивала: «Чем же, Боже мой, мы вам заплатим?», они всегда отвечали: «Когда Иржик будет священником, то благословит нас». Мы росли вместе, но когда он пришел на вакацию во второй и в третий раз, я уже не была слишком смелою; я стыдилась его, и если он иногда приходил за мною в сад, и во что бы то ни стало помогал мне нести траву, то я считала грехом, что допускаю его до этого, и не раз повторила ему, что это священнику неприлично, но он только улыбался, говоря, что много утечет воды раньше, чем он начнет проповедовать! Бывает, что человек предполагает, а Бог располагает. Когда он пришел в третий раз на вакацию, он получил из Кладска от своего дяди приглашение явиться туда. Дядя был ткач и ткал превосходные полотна, чем зарабатывал себе порядочные деньги, и не имея детей, вспомнил об Иржике. Кума не хотела отпустить его; но мой отец сам уговаривал ее отпустить Иржика, потому что это могло составить его счастие, а брат отца его имеет же на него какое-нибудь право. Он отправился. Кума и мой отец провожали его до Вамбериц, куда они пошли на богомолье. Они вернулись назад, а Иржик остался там. Всем было скучно без него, но мне да куме всех скучнее, с тою только разницей, что она говорила об этом, а я молчала. Дядя обещал заботиться о нем, как о своем собственном сыне. Кума думала, что в Кладске Иржик ходит в школу и радовалась, что скоро увидит его посвящение, а вышло не так: через год Иржик пришел уже ткачом погостить дома. Кума страшно плакала, но что же делать! Иржик упросил ее и признался, что не имел никакого желания сделаться священником, хотя бы он охотно стал учиться. Но дядя отговорил его, представляя ему, как долго он должен будет терпеть нужду и толкаться по школам, по судам, пока достанет себе кусок хлеба; он уговорил его взяться за ремесло, уверяя, что оно скоро принесет ему пользу, что ремесло золотое дно, а тем более Иржику, который сведущ и в ином. Словом, Иржик согласился, выучился ткать, а так как он горячо принимался за все, то сделал успехи и в ремесле. Через год дядя дал ему аттестат, свидетельствовавший об окончании учения; потом послал его на испытание в Берлин к своему знакомому, где Иржик должен был еще усовершенствоваться. Но Иржик сначала зашел к нам в Чехию. В этот раз он мне принес из Вамбериц вот эти четки.

Говоря это, бабушка вытащила фисташковые четки, которые всегда имела при себе, и с минуту смотрела на них, потом, поцеловав их, спрятала и продолжала:

— Мой отец не сердился на Иржика за то, что он посвятил себя ремеслу, и уговаривал Новотну помириться с мыслью, что надежда обманула ее.

«Кто знает, что лучше? — говорил отец; — оставьте его: что он себе приготовил, то и будет иметь. Хоть бы хлопок прял, только бы знал свое дело и остался честным, хорошим человеком, тогда заслужит такую же честь, как хоть какой пан!» Иржик был доволен тем, что кум не сердился на него, потому что он считал его родным отцом. И Новотна помирилась, да и как было не помириться? Ведь это было ее дитя, которое она любила, и не хотела, чтоб оно чувствовало себя несчастным. Прожил у нас Иржик несколько дней, потом ушел, и три года мы не видали его и даже не слыхали о нем, как вдруг утром он явился передо мною. Можешь себе представить, как я обрадовалась! Я его узнала тотчас, хотя он очень переменился: он был очень высок и притом очень строен, так что трудно было отыскать ему равного. Он нагнулся ко мне, взял меня за руку и спросил, отчего я так испугалась.

— Как не испугаться! — говорю я: — ведь ты тут очутился, точно с неба упал. Откуда ты пришел и когда?

— Я прямо из Кладска: дядя боится, чтобы меня не подцепили там вербовщики, потому что там всюду вербуют солдат. Едва я воротился с испытания, как дядя и послал меня в Чехию, думая, что мне здесь легче укрыться. Я благополучно перебрался через горы, и вот я здесь!

— Господи Боже мой! Только бы тебя здесь не забрали! Что говорит мать?

— Я еще не видал ее. Я пришел сюда в два часа пополуночи и не хотел будить мать. Лягу-ка у Мадлены под окном, она встает рано; подожду, когда она проснется, тогда пойду, думал я, и лег на зеленый пуховик. Действительно, недаром говорят о тебе в деревне: «Раньше, чем жаворонок запоет, Мадлена траву домой несет». Чуть рассветет, ты уж косишь. Я видел, как ты умывалась у колодца, как причесывалась, и едва мог удержаться, чтобы не подбежать к тебе; но когда ты молилась, мне не хотелось помешать тебе. А теперь скажи мне, любишь ли еще меня?

Так говорил он, как же было не отвечать, что люблю? Ведь мы с детства любили друг друга и во всю жизнь мою я ни о ком другом не думала. Мы поболтали немножко, а потом Иржик прокрался в хижину к матери, а я пошла сказать своим, что он пришел. Отец был человек умный, и ему не понравилось, что Иржик пришел в такое опасное время. «Не знаю, говорил он, не натянут ли на него здесь белый сюртук! Сделаем все возможное, чтоб укрыть его, только не говорите никому, что он здесь». Новотна хотя и была рада, но все-таки боялась, потому что Иржик был назначен в рекруты, и избавился только тем, что никто не знал, где он. Три дня просидел он на чердаке в сене. Днем у него сидела мать, а вечером прокрадывалась к нему и я, и мы разговаривали о различных вещах. Я так боялась за него, что по целым дням ходила как шальная овца и офицера уж не избегала, так что мы несколько раз натыкались друг на друга. Он верно подумал, что я хочу его задобрить, да и запел опять старую песню; я позволяла ему говорить и не отделывалась от него так грубо как прежде, потому что боялась за Иржика. Иржик был спрятан, как я уже сказала. Кроме меня, моих родителей и его матери никто не знал о нем. В третий вечер иду я из хижинки; немножко долго просидела у Иржика, так что везде уже было тихо и довольно темно. Вдруг офицер загородил мне дорогу. Он узнал, что я хожу по вечерам к куме, и дожидался меня у сада. Что делать? Я могла бы закричать, но Иржик услыхал бы каждое громкое слово, а я боялась призвать его. Положилась на свою силу, и когда офицер не хотел слушаться добрых слов, у нас дело дошло до кулаков. Не смейся, девушка, и не смотри на меня, какая я теперь! Хоть я была и не велика, но ловка, и руки мои, привычные к тяжелой работе, были сильны. Я бы его отделала, если б он от ярости не начал браниться и ругаться. Этим он выдал себя: как громовая стрела очутился между нами Иржик и схватил его за горло. Он услыхал ругательства, выглянул в слуховое окно, и узнав меня в полупотемках, соскочил вниз. Удивляюсь, как он не сломил шеи! Но он не задумался бы, если бы под ним горел даже костер.

— Разве, милостивый государь, можно драться ночью с честною девушкой? — закричал Иржик.

 Я его умоляла, просила, чтоб он подумал, что он делает, но он держал офицера как в клещах, дрожа от злости. Однако ж он послушался меня.

— В другое время и в другом месте вы узнали бы что-нибудь другое, но теперь здесь не время для этого. Теперь слушайте и помните: эта девушка моя невеста; если вы отныне не оставите ее в покое, то мы поговорим с вами иначе. Теперь ступайте! — сказал Иржик и перебросил офицера через ворота как гнилушку; потом обнял меня и сказал: — Помни меня, Мадленка, поклонись матери и будьте здоровы! Я должен сейчас же убираться прочь, а то меня схватят. Не бойтесь за меня, я знаю каждую тропинку и непременно проберусь в Кладско, где как-нибудь скроюсь. Прошу тебя, приди в Вамберицы на богомолье, мы там увидимся!

Я еще не могла опомниться, как он уже ушел. Я тотчас бросилась к Новотной сказать о том, что случилось; с нею мы пошли к нашим. Все мы потеряли головы. Боялись каждого шума. Офицер послал солдат по всем дорогам, не узнают ли Иржика. Он думал, что Иржик из соседней деревни и что они его где-нибудь нагонят, но он благополучно ускользнул от них. Я избегала офицера, насколько могла, а он, не имея средств отмстить мне как-нибудь иначе, начал распускать в деревне обо мне дурные слухи; но все меня хорошо знали, и ему не удалось оклеветать меня. К счастью, пришел приказ войску подвинуться назад. Прусс переходил границу. Из всей этой войны ничего не вьшло, а крестьяне называли ее «калачною», потому что, говорят, солдаты воротились домой, съев в деревнях все калачи.

— А что же сделалось с Иржиком? — спросила Кристла, с напряженным вниманием слушавшая бабушку.

— Мы до самой весны ничего о нем не слышали, потому что вследствие этих беспокойств в стране никто не приходил оттуда. Мы были как на иголках. Пришла и весна, но и она ничего не принесла с собою. Я пошла на богомолье, как обещала Иржику. Шло много знакомых, и наши отдали меня им на попечение. Вожак наш бывал много раз в Кладске и знал там каждый угол, отец мой попросил его довести меня куда следует. «Зайдем на минутку к Лидушке, чтобы немножко пооправиться», — сказал вожак, когда мы пришли в город. Вошли мы в маленькую гостиницу в предместье. К Лидушке заходили все, приходившие из Чехии: она была из наших краев. Тогда еще в Кладске говорили по-чешски, а люди всегда любят отыскивать своих земляков. Лидушка приняла нас очень радушно, и мы должны были войти с ней в комнату.

— Только садитесь! Я сейчас буду здесь; принесу вам немного винного супу, — сказала она весело и скрылась за дверью.

У меня страшно щемило сердце, частью от радости, что увижу Иржика, а частью и от страха, не случилось ли с ним что-нибудь с тех пор, как мы о нем ничего не слыхали. Вдруг слышу, что знакомый голос здоровается на дворе с Лидушкою, а она кричит: «Идите, пан Иржик, пришли богомольцы из Чехии!» Двери быстро отворились, и в них показался Иржик. Взглянув на него, я остановилась как пораженная громом... На нем был военный сюртук! У меня потемнело в глазах! Иржик взял меня за руку, обнял и почти со слезами сказал:

— Видишь ли, Мадленка, какой я несчастный человек и едва я принялся за ремесло и стряхнул с себя все, что мне так не нравилось, как уж опять у меня новое ярмо на шее! Ушел от дождя, попал под желоб. Если б я был в Чехии, так по крайней мере служил бы своему императору, а теперь должен служить чужому!

— Ради Господа Бога! Что же ты сделал, что тебя взяли! — спрашиваю я.

— Ну, милочка, молодость, — нерассудительность. Не верил я опытному дяде. Когда я ушел от вас, было мне везде скучно, все было не по мне. Пошел я в одно воскресение с несколькими товарищами в гостиницу, несмотря ни на какие предостережения. Мы подпили, а в это время в гостиницу пришли вербовщики.