Бабушка, у которой был танк

Ребенок Андрей

Вместо обычных тридцати минут хода от этого места до зимовья дорога отняла более двух часов. Нога стала совсем чужой, не слушались пальцы. Несколько раз он порывался на время снять жгут, чтобы дать крови свободно разбежаться по венам ноги, согрев её, но боязнь потерять сознание от потери крови останавливала его.

Издалека заслышав хозяина, радостным лаем заходилась в зимовье Шельма. Ввалился в избушку. Что-либо делать не было никаких сил, только смог снять рюкзак, раскрутить жгут, да так и повалился в одежде на нары, натянув на себя рваное ватное одеяло.

Утром очнулся от сильнейшего озноба. За ночь избушка вымерзла, на полу в жестяном ведре замёрзла вода. Не топленная со вчерашнего утра печь покрылась инеем. На нарах с боку, стараясь согреть хозяина, спала Шельма.

Тайга не отпускала. Иван Сергеевич попытался подняться.

В глазах всё завертелось, валила с ног слабость. Стараясь не делать никаких резких движений, взялся за дела. Первым делом – печь. Привык закладывать дрова перед уходом, и теперь оставалось только поднести спичку. Вновь вспомнил добрым словом отца с дедом, от кого перенял привычку. Когда жестяная печка сделалась малиново-красной, наполняя зимовье сладостным теплом, занялся ногой. Пальцы всё-таки отморозил, из раны от сука сочилась сукровица. Вся нога ниже колена припухла и колола миллионами маленьких иголок. Сжав зубы, старался выдавить из раны всё лишнее. Иглой, смоченной в водке, выковыривал из неё мелкий мусор от сука и ворсинки одежды.

Пригодились и сухари, что не выкинул после визита росомахи. Подняться в лабаз сегодня он бы не смог. К вечеру поднялась температура. Всю ночь Шельма не сомкнула глаз, следя за метавшимся в бреду хозяином. Утром, в положенное время, разбудила его, вылизывая лицо. Успокоилась только, когда он слез с нар, умылся ледяной водой и принялся за печку.

К вечеру следующего дня ещё сильнее распухла и посинела нога. Почернели пальцы. От раны стал исходить неприятный запах. Он знал, что это означает.

Дни пролетели то в бреду, то в проблесках сознания. Каждое утро его неизменно стаскивала с нар Шельма. Да и днём, если хозяин надолго проваливался в мир грёз, выждав, она приводила его в чувство, вылизывая лицо.

В последний день перед вертолётом, приходя в себя, он несколько раз наказывал собаке: «Завтра, Шельма, завтра». Они понимали друг друга.

Вновь всё повторилось: температура под сорок, ночной бред и язык Шельмы, приводящий в чувство утром.

С собой не брал ничего, всё оставлял здесь, даже ружьё, только лёгкие сани и мешки со шкурами. Брал собственный лабаз штурмом, похлеще росомахи. Семь потов сошло, пока подтащил лестницу. Много раз садился отдохнуть, восстанавливая дыхание. Шельма и та, прыгая на трёх лапах, зубами старалась ухватить перекладину лестницы, помогая хозяину. По лестнице поднимался, в основном, подтягиваясь на руках и упираясь здоровой ногой. Правая почти не слушалась. Зная, что повторить это вряд ли получится, распихивал шкуры по холщёвым мешкам и скидывал их вниз Шельме.

Вышел за несколько часов до оговоренного времени прилёта. До места, где мог приземлиться вертолёт, всего километр, но его ещё нужно было пройти. Бурлаком впрягшись в сани, повиснув на двух лыжных палках, делал шаг, затем, перенеся центр тяжести, подтягивал вторую лыжу. Ногу разнесло так, что не лезла ни одна обувь, пришлось её просто обмотать куском шерстяного одеяла, перетянув бечёвкой, и привязать к лыже. Пот заливал лицо, капая с носа и ресниц, насквозь вымочил одежду и, казалось, плескался даже в меховом чулке. Сердце выпрыгивало из груди. Не хватало дыхания, но метр за метром он сокращал расстояние до намеченной точки. Взглядом намечал на пути кустик или приметный стебелёк, торчащий из-под снега, доходил до него и устраивал маленькую передышку, повиснув на палках. Чем ближе заветная поляна, тем ближе намечал вехи, сократив расстояние буквально до двух десятков метров. Сзади на трёх лапах ковыляла Шельма.

Вертолётчики не подвели. Оказавшись на краю нужной опушки и переводя дыхание, повиснув на палках, услышал отдалённый гул. Чёрная точка на горизонте быстро росла, превращаясь в ярко-голубой вертолёт нефтяников.

Воткнув в снег лыжные палки, поднял руки со сжатыми кулаками. Последние силы вложил в победный звериный крик. Он – зверь! Он – вьюга! Он сделал это!

Очнулся уже на носилках, на полу вертолёта. Распаковал нужный мешок и небрежно кинул на откидное сиденье обещанную связку соболей. Видя его состояние, вертолётчики молча подали спутниковый телефон. Набрал нужный номер. Его укрыли с головой брезентом, чтоб отсечь гул двигателя. Телефон взяла дочь.

– Я в вертушке. Всё нормально. Заказывай билеты, – прохрипел он в трубку и вновь потерял сознание.

В ОСТРОВАХ ОХОТНИК

С юношеских лет голодного послевоенного детства

до глубоких седин двухтысячных Павел Степанович лелеял сокровенную мечту. Бережно пронеся её сквозь годы, он ни разу никого не посвятил в свои тайные желания, ревностно охраняя от посторонних юношеские воображения, донёс их до третьего тысячелетия. Всё началось в соседней деревне, на заднем дворе сельской школы семилетки.

Уже здоровый парень-переросток, сюда он иногда ходил за знаниями с одной тетрадкой по всем предметам за голенищем кирзового сапога. Районное начальство и школьная администрация, стараясь идти в ногу с политическими ветрами в области и столице, подсуетилось, подчистив школьную библиотеку. На заднем дворе школы, возле мусорки у леса, оказались десятки книг вредных для молодых строителей коммунизма. Выйдя с такими же, как он, переростками-лоботрясами покурить за деревьями на большой перемене, а заодно посудачить о молоденьких учителках, заглядывавшихся на здоровых парней, взял из кучи книгу потолще на самокрутки и определил свою судьбу на век вперёд. Книга была уже без обложки – школьный завхоз, заядлый охотник, толстые картонные переплёты оборвал на пыжи. Все первые листы пошли на самокрутки. У него самосад, а у кого и махра в пачках. По очереди затягивались козьими ножками, сравнивали, чья ядрёнее, перемывали косточки учителям. Бумага тоже оказалась вкусной, почти газетной, и, тлея, не перебивала аромат табака. Книга, решили, очень хорошая, и тратить её надо экономно. Распоряжаться книгой как главному заводиле досталось Павлу. «Хватит до конца учебного года!» – пошутил он, взвешивая книгу на ладони.

Зазвенел звонок, зовя учеников на уроки, дотлели самокрутки, и все гурьбой не спеша двинулись в огромную избу, переделанную под школу. Павел остался, решив, что с него сегодня хватит, у него были другие планы. Вернее, планов никаких не было, ему казалось, что уже давно вырос из школьной парты. Не к лицу сидеть дылде среди мелких шкетов, одноклассников. Прогуливая занятия, учителям говорил, что дома по хозяйству много работы, помогал матери и отцу с сенокосом или ещё в чём. Дома же, вваливаясь поздно вечером в избу, объявлял, что задержался в школе на дополнительных занятиях. Сам же в компании таких же горе-учеников целыми днями пропадал в окрестных лесах. Вот здесь была настоящая жизнь, полная воля без строгого родительского присмотра. Фронт здесь стоял почти полтора года, прошёл дважды, и пацанам было чем заняться. Собирали оружие, потрошили немецкие блиндажи и землянки. Почудили вволю. Почти у каждого был свой «ТТ» либо парабеллум, автоматы почти не котировались. Один раз чуть не дали залп по школе из ротного немецкого миномёта. Настрой был серьёзный – из-за какой-то обиды на учительницу, но в последний момент здравый смысл восторжествовал, и мина с воем улетела в сторону болота. В деревне отдалённый взрыв расценили как запоздалое эхо войны – зверь на чём-то подорвался. Хотя правило действовало железное и клятву никто не нарушал. Из леса ничего не выносили и, вдоволь наигравшись, прятали в самые сокровенные места. А чего стоили костры с печёной картошкой, уха с дымком, самокрутки за разговорами. Где уж тут сидеть за партой с маломерками!

С толстой книгой под мышкой для начала решил подкараулить одну из молоденьких учителок, строившую ему глазки, у тропинки, ведущей к девичьему туалету, спрятанному за толстыми липами. Может, удастся назначить ей сегодня свидание, от этого и все дальнейшие планы. Ждать пришлось долго, девчонки бегали да всё не те. Заслышав шум шагов на тропинке, осторожно выглядывал из-за дерева. Прошло две перемены, а её всё не было. Да и книга уменьшилась на целых четыре листа. Бумага и впрямь была вкусной, никакого кашля. Поморщился, вспомнив, как отхаркивались после козьих ножек из глянцевых журналов и немецких листовок. От скуки открыл толстенную книгу наобум посредине – что же в ней такого, что им с сегодняшнего дня знать не положено. С каким таким она буржуазно-мещанским душком, что тут разнюхал «чистильщик» из района. Открыл и поплыл по строчкам, перекатами горной реки, побежал по диким местам, окунулся в бездонный омут. Галдели ученики на переменах, носясь вокруг школы, трещал звонок с урока на перемену и обратно, с визгом бегали в туалет девчонки. Дважды проплывала нужная учителка, но он был далеко отсюда. Там люди не говорили много, им было не до слов. И жизнь была суровая, но здесь было то, что он искал, как ему казалось, оставаясь иногда в лесу подолгу в одиночку, сидел иногда до полуночи на поваленном дереве.