Бабушки, бабки, бабуси
Шрифт:
Александр Петрович по случаю приезда матери хотел просидеть вечер дома, но через час, когда было все обсуждено и повторялись уже высказанные ранее мысли, он надумал уйти. Валентина Ивановна сердито заметила:
— Мне кажется… — Валентина Ивановна пыталась остаться спокойной, но ей это не удалось, — мне кажется, что в день приезда твоей матери… да, твоей, а не моей… ты мог бы и остаться дома!
Но даже сорвавшись в гневный тон ссоры, Валентина Ивановна больше наблюдала за свекровью, чем смотрела на мужа. Она ждала, что старуха, если не словом, то хоть выражением лица обнаружит свою симпатию к сыну против нее, невестки. Аграфена Петровна, кряхтя,
— Ой, что это нехорошо как, Сашенька!.. Вы ведь люди городские, ученые, вам бы помягче надо!.. Да особенно с женою.
Валентина Ивановна в этот миг тяжело дышала от обиды и придумывала, что бы позлее ответить мужу. Поступок свекрови поразил и даже тронул ее. Она почувствовала, что может прослезиться. Мелькнула мысль: «Как глупо! Еще недоставало реветь, чтобы она подумала о нас черт знает что!..»
Александр Петрович, смущенный, покинул комнату. Произошла пауза.
Аграфена Петровна снова обратилась к своим мешкам. Только когда хлопнула входная дверь — значит, Александр Петрович все-таки ушел, — старуха произнесла:
— И ну его! Ты знаешь их, мужиков: покуда его дома держат, он все на сторону глядит. А отошли ты его завтра куда-нибудь, он, как пришитый к юбке твоей, будет сидеть…
— Да, но мне скучно без него… тоскливо… — ответила Валентина Ивановна.
— Как не тоскливо! Что ж, я сама не знаю?.. Иной раз цельную ночь не спишь: мужа дожидаешься. Его, может, дела домой не пускают, а может, и загулял где… И так тебе тревожно… Все думается: а ну как обидит его кто, особенно по пьяному делу! А уж кругом все спят, только собаки на дворе брешут. А потом рассвет начинается — то темно было, а тут посерело все в избе, и так-то все некрасиво покажется, грязно, неуютно!.. А утром он и является — здрасьте, пожалуйста, тут как тут, целый и невредимый. И даже не пьяный другой раз. Такая уж наша бабья доля…
Валентина Ивановна промолчала, а потом заметила как бы невзначай:
— Видите, мама, он еще пить начал.
Лицо у старухи сделалось серьезным.
— Пить? — переспросила она. — Это худо. Что же он, не дай бог, запойный? На работе пьет?
Предположения старухи были так далеки от того, что существовало на самом деле, что Валентине Ивановне вдруг стало ясно: печалиться решительно не о чем. Валентина Ивановна улыбнулась совсем безмятежно и поспешила успокоить старуху:
— Her, мамочка, до этого дело не доходит. Он вообще без компании и не дотрагивается к вину.
Старуха вздохнула:
— Ну, это что!.. Я было испугалась. А так, я вижу, вы хорошо живете, ладно…
И Валентина Ивановна внезапно поняла, что старуха совершенно права. Действительно, жизнь шла хорошо и без особенных забот и тревог. Впрочем, она тут же заговорила со свекровью о том, что вот надо бы послать Александра Петровича в дом отдыха — очень уж заработался; купить кое-что неплохо бы из домашней утвари и прочее…
Александр Петрович вернулся поздно. Дверь ему открывала старуха и на вопрос, что слышно в доме, отозвалась шепотом:
— А что может быть слышно? Спят все.
— И Валюша спит?
— А то как же? Чего ей до петухов сидеть?
— Сердилась она на меня?
— Что-то не приметила. Часов до двенадцати мы с ней поговорили, все дела успели обсудить, а потом и спать полегли…
— Ты у меня,
Старуха, почти кокетливо поджав губы, заявила:
— Какой из меня ангел!.. Я вот чертям скоро достанусь на закуску…
— Ну, ну, ну, поживем еще! — отмахнулся Александр Петрович и пошел в спальню.
…Уезжала бабушка не через неделю, как предполагала, а через две с половиной недели, «погулявши на Катиной свадьбе», по ее выражению. Провожали всей семьей. А Дуся, которая осталась дома, выбежала на улицу простоволосая и долго махала рукою вслед машине.
В пути и даже еще на вокзале все уговаривали бабушку:
— Ну, куда торопиться? Пожила бы еще у нас!
— Нет уж, деточки, — твердо отвечала старуха, — надо честь знать. Да и дома меня дожидаются. Я ведь там на дело нужна, не на безделье. А если у вас что тут, оборони бог, случится, то вы сейчас письмо ай телеграмму отбейте. Я ведь быстрая: котомку собрала и на поезд…
— До поезда-то от вас шестьдесят километров, — напомнил Александр Петрович.
— Это правда. Только теперь у нас в колхозе машины свои: мигом домчат. А по другому делу мне и приезжать не требуется. Я теперь все про вас знаю. По другому делу я только письмецо напишу…
— С поклонами письмо, — немножко с иронией, но и ласково сказала Валентина Ивановна: — «Во первых строках моего письма…»
— А как же? Во первых строках, как водится, поклоны. А потом и про то пишется, какая кому есть надобность… А ты бы, Сашенька, просился к нам в район на работу. Теперь вон больших работников посылают в деревню. И ты бы где-нибудь рядом с нами зажил… А уж Вовочке как хорошо было бы!..
— Ладно, мамаша. Это мы обсудим, обдумаем… А не пора ли на посадку, а?..
На перроне все немного прослезились. Бабушка кланялась в пояс по-деревенски. Вовка откровенно плакал и сказал басом:
— Ты мне, бабушка, пришли из колхоза чертеж, как у вас делают скворечники.
— Постараюсь, внучек, уж постараюсь… Вон тетка твоя, Клавочка, младшая моя дочь, она тебе начертит, я ей накажу…
Поезд тронулся. Все шли рядом с вагоном, пока было возможно. У окна стояла старуха. Теперь плакала она, а провожающие улыбались.
КАК ВСЕГДА
Величественно-тучный заведующий продовольственным магазином показался в дверях сзади прилавка и хриплым голосом с одышкой пророкотал:
— Марь'Максим'на, потом загляните ко мне…
Через четыре минуты заведующая секцией гастрономии Марья Максимовна, особа лет пятидесяти, с подозрительными глазками, непрерывно бегающими с тою быстротой, какая бывает у рисованных глазок кошки на циферблате детских часов-ходиков, уже втиснулась в чуланчик, из вежливости называемый сотрудниками «кабинетом самого». А «сам» — уже известный нам заведующий — сидел за крошечным столиком. Он жестом показал Марье Максимовне, чтобы она прикрыла за собою дверь и приблизилась. Когда это было исполнено, заведующий заговорил свистящим шепотом: