Бабушкино море
Шрифт:
— Хорошего внучка подрастил, куманёк, — говорит бабушка. — Худого слова не скажешь. В звеньевые думаем выдвинуть. Знаешь, в молодёжную, «Тридцатилетие комсомола». Ну, что скажешь? Рад, небось?
— Спорый рыбак, ничего себе, — отвечает старик, — Можно, конечно, и в звеньевые.
— Отча-ли-ваем, Варвара Степановна… — кричат бабушке с берега.
— Давно пора! — говорит бабушка.
Попрощавшись с кухаркой и старичком, она торопится к лодке. За ней вприпрыжку семенит Ляля.
Лодка отчаливает от берега.
На берегу, провожая
— Так ты того, наезжай! — говорит кухарка.
— Бывай здорова, Матрёна! — отвечает бабушка.
— На-езжай! — говорит кухарка и машет рукой.
— За-еду!.. — говорит бабушка. — Знаешь сама-а-а, все звенья по косам-то пораскиданы… Пробные ловы-ы… Послезавтра на Есенскую надобна-а-а-а…
Кухарка ещё что-то говорит, но её уже не слышно. Одно только слово ещё долетает до лодки:
— На-ез-жа-а-ай!
И больше уже не видно её.
Всё сливается в рябенькую полоску. Далеко остался берег. Нежно светится в полусумерках точка костра, на котором кухарка варила кашу, да мигают тусклыми огоньками окошки стана.
Ляля сидит рядом с бабушкой на носу широкой, мерно раскачивающейся байды.
От бабушки пахнет рыбой и солью. Кончик беленького платка, которым она повязала голову, снявши рыбачью шапку, полощется по ветру.
Полощется по ветру бабушкин парус. За бортом лодки бежит вода.
Бабушка о чём-то крепко задумалась. Ляля тоже задумывается. Она опускает в бегущую воду руку. В воде словно вспыхивают огни.
Они вспыхивают и сразу гаснут. В бледном свете самых первых зажёгшихся в небе звёзд Ляля видит тёмное бабушкино лицо с прищуренными глазами.
О чём она думает? Про крючки?.. Про гунтэри?.. Про невода?.. Или, может быть, про папу, Лялю и деда Василия?..
Кто знает? Кто может сказать, о чём задумывается человек, когда он становится старым, как бабушка.
Сам виноградник»
— Мама! — говорит Ляля и просыпается.
Окно в её комнату широко распахнуто. Со двора, кружась, залетают в окошко мухи и вьются в тёплой жёлтой пыли.
По комнате с кухонным полотенцем в руках, то подпрыгивая, то приседая, скачет тётя Сватья. Она громко стучит об пол каблуками и размахивает полотенцем. Мухи, которых она подгоняет полотенцем, перепугавшись, садятся на потолок.
— Ишь ты! — удивляется тётя Сватья.
Подбежав к окошку, она роняет на табуретку кухонное полотенце и, перегнувшись через подоконник, смотрит в сад.
— К дождю, — говорит она. — Не иначе, к дождю…
А рой мух, которых больше не отгоняют, залетает из сада в комнату и, тихо жужжа, кружится над наклонённою головою тёти Сватьи.
— А мамочка улетела, мой ладненький, — говорит Сватья, смотрит в синее небо и машет руками, как крыльями. — Как встала утром, в шестом часу, так сразу и улетела. Оказия им вышла. Нежданно-негаданно машиной до самого самолёта…
Ляля сразу садится на кровати. Она ещё не совсем поняла,
— Оказия? — испуганно спрашивает она.
— Оказия, оказия… — успокоительно кивает головой тётя Сватья. — Инструктор из райтреста приезжал на легковой. Сам вызвался подвезти. Ещё бы, такая интеллигентная дамочка, капитанская жена!.. Как не сделать уважения! Уж она стояла, стояла, мамочка, над кроваткой над твоей, смотрела, смотрела, а будить не решилась. Пожалела, махнула ручкой, да и пошла. И бабка твоя до станции с ней поехала. Охота, конечно, как следует невестку проводить… Кто знает, скоро ли доведётся свидеться… Ишь! Гляди, так и вьются, так и летают!.. — тётя Сватья подпрыгивает и сразмаху ударяет полотенцем по стене. — Всю ночь, поверишь ли, деточка, пироги пекла… Еле-еле упаковали в два ящика: от весенней камбалы остались, — такие два славные ящика! — тётя Сватья опять замахивается полотенцем. — Мать и взять не хотела. «Куда? — говорит. — Ведь мне, — говорит, — самолётом до Сочи от Краснодара всего часа три лёту…» Не хотела, да бабка обидится. Как не взять?!
Тётя Сватья в последний раз, что есть мочи, хлопает полотенцем и закрывает окошко.
Ляля смотрит на тётю Сватью, на её усталое, раскрасневшееся лицо…
— То есть как это так уехала? — говорит она шопотом, — Очень странно. Из-за какой-то оказии даже не попрощалась!..
Ляля молча спускает ноги с кровати, шевелит ладошками и губами. Из всех щелей, из всех закоулков комнаты, из чужого комода, из угла, где стоит чужой самовар, ползёт на неё тоска.
«…Уехала? Как же так? — Ляля не может вздохнуть, — Уехала и слова не сказала…» Чтобы не заплакать, она поджимает сухие, отчего-то горькие губы.
— Ой, аккурат бабуся! — восхищается тётя Сватья. — Копия, самый портрет! Будто снимали картину.
Ляля встаёт и медленно надевает платье.
Она умывается под рукомойником, не замечая, выпивает кружку сливок, съедает пирог… Грустно смахнув со щёк крошки, а заодно и слезу, она принимается искать шапочку и пелеринку. Их нигде нет.
— Тётя Сватья, — говорит наконец Ляля, — где моя шапочка и пелеринка?..
— А бабуся в рундучок велела припрятать, — отвечает тётя Сватья, — Еле-еле дождалась, чтобы мамочка укатила. «Материи, — говорит, — на рукава ребёнку пожалели…» Бабка тебе хороший полупальтик и шапку справит. Лучше прежнего. Она у тебя не жадная.
Опустив голову, Ляля выходит в сад.
«…Уехала на оказии», — думает она, и от этого странного, незнакомого слова ей становится так грустно, грустно, что слёзы комом подступают к горлу.
— Скоро ли доведётся свидеться? — шепчет Ляля слова Сватьи, — Да!.. А сама обещала пробыть со мной целое утро… И на станцию взять обещала… Обманула. И даже в глаза мне не поглядела… Испугалась, взяла и тихонько надолго кинула!
Так думает Ляля. А где-то далеко неутомимо шумит и гудит что-то очень сильное. Всё бьётся да бьётся, как у человека сердце.