Бабушкино море
Шрифт:
А вот подальше, как грядки, тянутся маленькие канавки. На дне канавок остаток усохшей воды.
— Гляди!.. Рыбоводная станция, — толкая Лялю, говорит Света. — Видишь ямки? Туда рыбу из моря заводят. Малька…
— А отчего же рыбы там нет? — осторожно поглядывая на Люду, говорит Ляля.
— А потому, что рыбу запускают в прудок с весны, — усмехнувшись, вдруг говорит человек на телеге. — А когда подрастёт, так ей, стало быть, тесно в стоячей воде. Обратно тикает в море метать икру… Лето, — значит, подрос малёк, в море ушёл.
Красивый дом у бабушкиного малька. Над высохшими от солнца прудами стоят большие деревья — ивы с гнущимися до земли длиннющими ветками. Над крышей дома по ветру кружится флюгер.
…Всё гуще, всё шире стелется по ветру жёлтый дымок. Что-то словно трубит и бьётся в дыму. Ляле кажется, что это стучит земля.
Телега медленно объезжает верфь.
Весь в лесах стоит обнесённый высоким забором вытащенный из воды пароход.
Ляля сидит на телеге и смотрит на море.
За телегой бегут собаки. Подвывая, они принюхиваются к её пыльному следу. Пахнет дёгтем. Им скучно. Знакомый запах. Позёвывая, собаки нехотя возвращаются по домам.
Теперь с двух сторон телеги — поля. Они жёлтые. Это цветут подсолнухи.
Потом поля становятся очень похожи на большую зелёную щётку, они покрываются жёсткой щетиной. Это торчат из чёрной земли жёлто-зелёные стебли дозревающей кукурузы.
— Ты гляди, — говорит человек, который сидит в телеге, конюху Митричу. — Гляди, что значит природа! В прошлом году, как было дождей побольше, так на одном стебле в среднем по пять кочанчиков уродилось. А в этом году, как больше засухи, так в среднем, скажем, на стебле по три кочанчика вызревает. Но гляди: кочаны-то какие!.. В одном кочане будет, скажем, по два кочана…
— Ничего себе кукуруза… — нехотя отвечает Митрич.
А человеку хочется поговорить.
— Ты откудова будешь, девочка? — спрашивает он у Ляли. — Что-то я тебя не припомню.
— С под Ленинграда, Сущёвой внука, — запыхавшись, отвечает Света.
Ей всё ещё кажется, что он может раздумать. Скажет: «Осаживай, конюх! Чего сидишь, детвора? Хватит! Тикайте обратно…»
— Так, так… Сущёва, значит? Константина, что ли, дочка?
— Константиновна, — отвечает Ляля.
— Да что ж ты мне сразу-то не сказала? Эх ты, Константиновна! — говорит человек и вдруг улыбается. — С наших мест паренёк. В капитаны, конечно, вышел. А вместе играли. Кубанец, да…
Он опять задумывается. Тут Света совсем успокаивается. Она вытягивает затёкшие ноги и удобно ложится в телеге.
А телега то вздрагивает на ухабах, то мягко катится по пыльной дороге. Она едет к самому винограднику. Едет мимо железнодорожной станции и платформы с низкой дощатой крышей. Едет мимо узкой будочки привокзального сторожа, мимо кустов и кустиков, мимо стоящих шпалеркой у самой дороги маслин. Она едет мимо цветочных полей и одинокого камышового дома, похожего на будочку. Тут живёт старичок — полевой сторож. Вот он и сам стоит у заросшей цветами канавки и глядит на них из-под полей своей островерхой лохматой шляпы. Поля шляпы повисают точь в точь так же, как и крыша его домика.
Вот на краю дороги серый колодец.
…И вдруг Ляля видит, что рядом с колодцем лежит пустырь. Над чёрной землёй торчит чёрный остов большого дома. Как чёрные руки, висят под крышей облупившиеся шершавые балки. Робко чернеет дом средь зелёных полей и словно не радуется теплу.
— Отчего этот дом сгорел? — говорит Ляля.
— Как отчего? Твоя бабка пожгла! — отвечает Люда, жуя травинку, и одобрительно смотрит на обгорелый дом. — Твоя бабка — ого!..
«Но это же очень плохо — поджигать дома», — хочет сказать Ляля и не решается. Она понимает по людиному «ого!», что здесь поджигать дома считается отчего-то очень хорошим.
Издалека виднеется жёлтая камышовая крыша. Какая-то ползучая зелень обвила её до самых труб. Митрич правит прямо в ту сторону и вдруг круто осаживает лошадей. Телега, дёрнувшись, останавливается.
— Приехали, — говорит Митрич. — Вылезайте!
Как томно ногам после долгой езды! Что-то тягучее, колкое, щекоча, бежит от пяток к затылку. В ушах гудит. Всё хочется ехать, ехать и ехать.
— Приехал! — кричат из дома с большой камышовой крышей. — Бухгалтер приехал!
Из дома сейчас же выходит какой-то старик. Он одет в синий китель, как лялин папа, и чёрные узкие брюки. На руке у него колечко.
— Эх, Лукич, Лукич! — укоризненно говорит бухгалтер и причмокивает губами, — Эх!.. Срываешь, старик, доставку. Почему не поставил в «Рыбкооп» виноград?..
— Вспомнили-таки наконец! — хитро отвечает старик, — А я жду, чи вспомнят чи нет…
Бухгалтер, сердито хмурясь, входит в избу. За ним семенит старичок.
Девочки остаются одни, посреди дороги.
Выскакивает из лужи гусь и отряхивается. Пробегает мимо гусыня с жёлтыми гусенятами. Потом бегут два маленьких жеребёночка. От полей пахнет сладким: то ли дождём, то ли пылью, то ли скошенным сеном.
— На виноградник что-то охота, — говорит Света.
И, будто это подслушав, выходит из дома старичок и за ним бухгалтер.
— Пошли, детвора, — говорит старичок. — Поглядите-ка виноградник. Не бывали ещё на самом на винограднике?
— Не бывали, — говорит Света.
Все идут от дома гуськом по узкой тропинке. Проходят большое поле, усаженное арбузами. Проходят другое поле, с недозрелыми помидорами.
Лялю хватают за платье жёлтые маленькие колючки.
Высоко над полем на вбитых в землю шестах висит, как будто под самым небом, какая-то будочка. Это сторожка.
Свесив ноги, сидит в сторожке мальчишка в красноармейской шапке.
— Сторожев сын! — говорит Света. — Живёт на самом на винограднике.
И она вздыхает.
Так вот он, сам виноградник!..