Back in the USSR
Шрифт:
Группа играла энергичный неприглаженный рок — немного похоже на «Клэш» позднего периода. Сами они назвали свой стиль «невро-рок», и это соответствовало действительности. Замечательная группа! У них было все, чего не хватало большинству эстонских ансамблей с их сонным блеском и академичностью.
Группа Хейно Сельямаа не смогла собраться на фестиваль в полном составе, поэтому публике было представлено вокальное трио «Контор-3». Они вышли на сцену в официальных костюмах, с портфелями в руках, и запели, прекрасно имитируя всем знакомую казенно-помпезную манеру, массовые песни конца 40-х вроде «Марша женских бригад» или «Славы шахтерам- ударникам»... Это был беспощадный гротеск. Постоянный председатель жюри тартуских фестивалей, эстрадный композитор-ветеран
Достаточно было посмотреть любую эстрадную передачу по Центральному телевидению, чтобы убедиться в этом.
«Контор-3» только своевременно напомнил о его уродливых, но реальных корнях.
Пеетер Волконский вернулся. Из реквизита своего театра, который когда-то ставил «Физиков» Дюрренматта, он взял костюмы, маски и парики, нарядил в них музыкантов «Ин спе», назвал их Архимедом, Паскалем, Оппенгеймером, Курчатовым и т.д., себя — Эйнштейном, а всю группу — «Е = мс2». Он сочинил антиядерную сюиту под названием «Пять танцев последней весны» (будто предчувствовал, что произойдет спустя три года) — и это было нечто потрясающее**.
** Сразу после концерта я прибежал в передвижную студию Эстонского радио: «Есть пленка „мс2? — «О, нам сказали, что передавать все равно не будут, поэтому мы как следует не записывали...» Потом сюита исполнялась еще один или два раза, и тоже без записи. Это трагично: одно из самых впечатляющих произведений советского рока, похоже, исчезло бесследно.
Музыка «мс2» была гиперэмоциональным коллажем рока, шума, классики, авангарда; Волконский своим вулканическим присутствием заставлял музыкантов играть с невозможной интенсивностью. Сам он не только пел, но и популярно рассказывал в полной тишине о принципах ядерной реакции и истории создания атомной и водородной бомб.
В финале, при полной темноте на сцене и в зале, долго продолжался мантрический хорал-заклинание: «Слушайте, как свет падает вниз».
На ночном джем-сейшене после фестиваля Хейно Сельямаа и Пеетер Волконский устроили дикий танец танго; Пеетер пришел в такой раж, что в одном из пируэтов сломал ногу, прямо на глазах у умирающей со смеха публики. Да, а «Приз надежды» опять получил «Махавок», что свидетельствовало не только о нежелании поп-истеблишмента принимать новую музы-ку, но и об общем застое. В этом я смог убедиться на фестивале следующего года, где, кроме «Туриста», слушать было вообще нечего.
Более драматично, чем в Эстонии, складывалась ситуация в соседней Латвии. В роли неожиданных меценатов рока там оказались богатые колхозы, предложившие наиболее известным группам своеобразную форму взаимовыгодной кооперации. Колхозы покупали музыкантам дорогую аппаратуру, предоставляли место для ре-петиций, а группы, в свою очередь, гастролировали от имени своих колхозов, прославляя эти передовые хозяйства и принося им прибыль. По сути дела, эти ансамбли работали полупрофессионально и составляли ощутимую конкуренцию исполнителям из государственных концертных организаций. Такая форма сотрудничества оказалась настолько выгодной, что в «колхозную филармонию» перешли некоторые знаменитые профессиональные артисты: больше денег и меньше давления... В эту систему попали и известные нам «Сиполи». Репертуар группы Мартина Браунса теперь складывался из двух половин: простых поп-песенок для подростков из маленьких городков и деревень и больших театрализованных сюит (в том числе «Маугли» по Р. Киплингу) для поддержания собственной творческой формы и «серьезной репутации».
С другой стороны, после долгой депрессии оживилось местное музыкальное подполье, но положение этих групп было очень жалким. Для колхозов они не представляли коммерческого интереса, и всем остальным до них тоже не было никакого дела. Поскольку группы не могли играть буквально нигде, они решились на отчаянный шаг: летом 1983 года устроили абсолютно спонтанный, без намека на какое-либо легальное «прикрытие», фестиваль в деревне Иецава, километ-рах в ста от Риги.
Это событие неожиданно имело огромный резонанс в республике, тем более что кто-то не то утонул, не то — по зловещим слухам — был убит... Только таким образом непризнанные музыканты смогли обратить на себя внимание. Официальные инстанции увидели перед собой проблему и постановили ее решить. Так при рижском горкоме комсомола возник второй в стране рок-клуб. Интересно, что у рижского рок-клуба не было вообще никакого помещения, даже маленькой комнаты. Общие собрания музыкантов проходили во дворе у входа в кафе «Аллегро». Летом это было еще терпимо, но зимой или в дождь... Даже имея свои клубы, рок оставался «музыкой отверженных».
Компания там подобралась исключительно странная и разношерстная: Пит Андерсон с группой ностальгического рокабилли «Допинг» (по просьбе кураторов она была переименована в «Архив»), трио индуистов с ситар а«ми и таблой, сатирический хард-рок «Поезд ушел» (песни про низкую зарплату инженеров, плохие местные инструменты и т.п.), фри-джаз «Атоналпьный синдром», психоделический фомлк «Тилтс», шумовой авангард «Зга» и т.д. Объединяло их лишь одно — нонкотнформизм и неприкаянность. Общие проблемы сдружили в рок-клубе латышей и русских, что, к сожалению, довольно редко случается в артистических кругах Прибалтики*.
К примеру, во всей латышской «колхозной филармонии» и среди всех участников тартуского фестиваля не было ни одной русскоязычной группы.
Бесспорно, лучшим латышским ансамблем были «Желтые почтальоны»». В прошлом они назывались «Юные калиновые короли» и, как видно из названия, находились под сильным влиянием «Кинг кримсон». Однако с первым ходом «новой волны» их стиль радикально трансформировался: четыре крайне флегматичных молодых человека самой прозаической наружности играли на игрушечных электронных инструментах. Музыка была минималистически-монотонной и очаровательно мелодичной одновременной». Она была похожа на Ригу — большей серый город, по-немецки прямой, но с какой-то грустной, тусклой изысканностью... «Желтые почтальоны» пели о закрытых кафе, чемоданах, красивых водолазах и о том, что лето уходит. Построенные на компьютерных ритмах, их песни имели большой успех в студенческих дискотеках, но недолго. Кто-то счел записи «сомнительными»», и «Почтальоны» оказались перед за-крытой дверью.
Некоторые надежды внушала и группа «Железная дорога» — ребята семнадцати лет, очень шумные, агрессивные, в цепях и собачьих ошейниках. Певец, натуральный нордический блондин, долго кричал на зал, требуя освободить проход посередине, ибо там должна пройти железная дорога. Они были очень милы, но никак не могли сочинить больше пяти песен**,
** В главном хите, как мне рассказали, пелось о мертвых младенцах, плывущих по озеру.
так что идея панка в Латвии не получила развития. Ударник «Железной дороги» стал впоследствии одним из интереснейших самодеятельных кинорежиссеров***.
*** Именно его метафорический фильм с коридорами и людьми, стоящими в море, использовал Врис Подниекс в «Легко ли быть молодым?».
Сейчас он снимает документальный фильм о нелегкой судьбе трех поколений латышского рока на примере изломанных карьер Пита Андерсона, Мартина Браунса и «Почтальонов». К чести латышей, надо сказать, что некоторым группам — «Сиполи», «Почтальонам», даже более ортодоксальным «Ливам» и «Перкунс» — удалось найти оригинальные национальные интонации, что у русских рокеров пока не получалось никак.