Back in the USSR
Шрифт:
«Кино» не только играли лучше, чем когда-либо; в песнях Виктора Цоя появились неожиданный оптимизм и социальная позитивность, далекие от недавних деклараций отчуждения:
...А те, кто слаб, живут из запоя в запой, Кричат: «Нам не дали петь!» Кричат: «Попробуй тут спой!» А мы идем, мы сильны и бодры, Замерзшие пальцы ломают спички, От которых зажгутся костры.Может быть, эти рок-марши были слишком безапелляционны и плакатны, но они точно соответствовали всеобщему состоянию ожидания обновления, "праздника на нашей улице". Никогда я не видел в Ленинграде столько улыбок: типичный образ рокера - сумрачная отстраненность - был больше не адекватен действительности.
Настоящим шоком даже для этого фестиваля и событием в истории всего нашего рока стало выступление "телевизора".
Это "а мы идем" перекликалось с песней Цоя. В первом случае, правда, фраза звучала как пламенный призыв, во втором- как сердитый вопрос.
Однако здесь не было большого противоречия. Это были две стороны одной медали, две черты одного явления — того, что началось настоящее движение. Новый общественный климат, импульс обновления придали музыкантам силы и чувство моральной ответственности. Те, кому было что сказать, не боялись теперь говорить откровенно. Рокеры были одними из первых, кто это сделал, не дожидаясь указаний и прямых разрешений. Песни Борзыкина, особенно одна, испугали многих чиновников — «это уж слишком...». Ему приходилось отстаивать свое право на бескомпромиссность — и тогда он просто доставал из своего бумажника вырезки из речей М. С. Горбачева. «Там были его высказывания об инициативе масс, критике и самокритике, гласности и так далее... Но чиновники реагировали насмешливо — мало ли что там лидер говорит... Я чувствовал себя идиотом, который всем старается доказать, что дважды два — четыре...» Песня, потрясшая фестиваль и заставившая говорить о «Телевизоре» как о самой острой и значительной группе в Ленинграде, называется «Выйти из-под контроля».
За нами следят начиная с детсада Добрые тети, добрые дяди. По больным местам, в упор не глядя, Нас бьют, как домашний скот. Мы растем послушным стадом, Поем, что надо, живем, как надо. Снизу вверх затравленным взглядом Смотрим на тех, кто бьет. Выйти из-под контроля. Выйти из-под контроля. И петь о том, что видишь, А не то, что позволят, — Мы имеем право на стон. Скажите нам — кому это надо? Кто мы такие? Кто провокатор Наших недобрых снов?.. Выйти из-под контроля...На этом фоне недавние «властители дум» выглядели как пророки вчерашнего дня. «Аквариум» исповедовал ностальгический фолк-рок и созерцательную «духовность» («Любовь — это все, что мы есть»), «Зоопарк» вы-ступил с вокальным трио, продемонстрировав обычную смесь мягкой (теперь она уже казалась такой) сатиры и классного ритм-энд-блюза. «Странные игры» распались на две половины: «Игры» (братья Соллогуб с новым отличным гитаристом) играли интенсивный и довольно мелодичный пост-панк, а «АВИА» (клавишник, саксофонист и перкуссионист) показали уникальный синтез поп-китча, киномузыки, рока и музыкальной клоунады. Обе группы были хороши. Из новых понравились панковые «Объект насмешек» и шоу «Аукцыона», где гротескный лидер по кличке Слюнь разматывал на сцене рулоны туалетной бумаги с криками: «Деньги — это бумага!» Надежды москвичей, что они оставили рок-Ленинград позади, не оправдались. Согласен, что лучшие столичные группы — «Звуки Му», «Коперник», «Центр» — звучали более оригинально и «по-русски», но их было немного... (Что подтвердил летний фестиваль «Рок-лаборатории».) Кстати, «Браво» тем временем уже перешли в профессионалы.У ленинградского фестиваля случился замечательный «аппендикс». На следующий день после окончания в город приехал Билли Брэгг. Панк-бард выступал на полит-рок-фестивале в Хельсинки, и финны устроили ему и менеджеру Питеру Дженнеру туристский визит в Ленинград*.
* Надо сказать, что это не был первый неформальный рок-контакт. В декабре 1985 года в Ленинграде был Крисс Кросс из «Ультравокс», и он сыграл вместе с «Поп—механикой» на их концерте в рок-клубе.
Три дня разговоров, встреч с музыкантами и душевных «джемов» во время белых ночей. Более того, удалось организовать настоящий концерт, и не где-нибудь, а в городском комитете комсомола, куда впервые в жизни при-шла вся компания из рок-клуба. Билли пел, дискутировал и отвечал на вопросы вроде: «Неужели вы на самом деле верите в профсоюзы?» Его неожиданной миссией оказалось утверждение идеалов рабочего класса среди скептически настроенных «красных рокеров». Он показал публике английские майки с портретом Юрия Гагарина и рисунками Маяковского, сделав при этом следующее заявление: «Многие артисты и молодые люди на Западе сейчас обращаются к советскому революционному искусству в поисках нового стиля и выхода из тупика. Вам не стоит смотреть на Запад и искать вдохновения там — у нас самих нет ответов. Вы имеете потрясающие культурные традиции и должны расти из собственных корней...» Я был очень рад все это перевести; рок-клуб призадумался.
Не знаю, что заставило Брэгга столь истово говорить о национальных истоках, возможно, так сильно повлияла на него встреча с Сашей Башлачевым. Мы просидели ночь напролет у Бориса Гребенщикова, и все три барда пели свои песни. Башлачев был фантастичен, как всегда. Он уже стал знаменит, уехал из Череповца и жил жизнью странника-менестреля, скитаясь по просторам России и Сибири, с заездами в Эстонию и Казахстан, и зарабатывал себе на пропитание квартирными концертами. Он оставался одним из немногих «нелегалов» рока: все попытки как-то протащить его песни в эфир или напечатать стихи в прессе оканчивались ничем. Боязнь редакторов можно было понять: Башлачев писал абсолютно бескомпромиссно и беспощадно — иначе не мог. Кажется, никто сильнее его не сказал об отчаянии и распаде России («Лихо», «Некому березу заломати», «Посошок»), и вместе с тем именно он написал удивительные по мощи песни о духовном возрождении страны («Ванюша», «Имя имен», «Вечный пост»). Творчество его по сути было глубоко религиозным, хотя и далеким от формальных православных канонов. Вообще, дар Башлачева не вписывался ни в какие рамки, он одним махом бесконечно раздвинул границы нашего рока, соединив его со стихией вольной языческой песни. Он творил невероятные штуки с русским языком, обнаружив в себе едва ли не лучшего поэта своего поколения. Нельзя сказать, что никто из наших рокеров до Башлачева не пытался проецировать традиции «большой» русской культуры на свое творчество, но Саша стал первым, у кого это получилось совершенно органично, убедительно и на том уровне, каким можно мерить классику... Поэтому мне всегда было не очень ловко причислять его к клану рок-бардов: номинально, «телесно» принадлежа к рок-тусовке, душой он был где-то еще выше, дальше, глубже... Впрочем, я почти уверен: родись Пушкин на полтора столетия позже, он тоже писал бы рок-песни.
...Еще одно важное событие июня: в США вышел двойной альбом «Красная волна», скомпилированный молодой энергичной калифорнийкой Джоанной Стингрей и представляющий по шесть песен «Аквариума», «Алисы», «Кино» и «Странных игр». Пластинке предшествовала долгая история. Мисс Стингрей, сама начинающая рок-певица, впервые оказалась в Ленинграде осенью 1984 года и после этого приезжала каждые несколько месяцев. Очень активная и амбициозная особа, она подружилась со многими группами и оказалась в центре тусовки. Казалось, что богатое дитя из Беверли-Хиллз нашло для себя новый экзотический Дисней-ленд. Однако дальнейшее показало, что ее намерения были более серьезными. Джоанна Стингрей записала несколько английских версий ленинградских рок-песен и наконец реализовала проект «Красной волны».
Для нас ничего нового на диске не было: там свели известные (и, кстати, все «разрешенные») записи с «пленочных альбомов» 1982-1985 годов. Но для Запада это стало первой реальной возможностью близко познакомиться с настоящим советским роком*.
* Пара «лонг-плеев» — «Машина времени» и латвийская компиляция — были выпущены раньше, но на крошечных эмигрантских фирмах и без малейшего резонанса в рок-мире. Кроме легких неприятностей для музыкантов (которые, естественно, не несли никакой ответственности за выпуск), эти пластинки ничего не дали.
Удивительно, что для этого пришлось провозить пленки контрабандой и обходить законы об авторских правах... Когда я спросил Джоанну, почему она не пошла по «легальному» пути и поставила в рискованную ситуацию и группы и себя, она поинтересовалась: «Ты думаешь, они бы разрешили?» Что ж, правда, оснований для таких сомнений было предостаточно.
Наши официальные организации никогда не делали ничего в плане экспорта советского рока. Более того, они препятствовали, вопреки всякой логике и даже коммерческой выгоде, инициативам, исходившим с Запада. Весной 1985 года, например, в Москву приехали представители лондонского «Кэпитал рэдио», жаждавшие заполучить два советских рок-ансамбля на свой ежегодный фестиваль в Лондоне. Англичане слышали о двух группах — «Машине времени» и «Арсенале» — и попросили Госконцерт познакомить их с ними. Ответом было: «Машина времени» давно распалась, а «Арсенал» — вне досягаемости, в турне по Монголии. Взамен им предложили несколько допотопных ВИА, безнадежных даже для нашей аудитории. В действительности «Машина» никогда не распадалась, а «Арсенал» был даже не в Киеве или Новосибирске, а именно в Москве... Мне пришлось взять на себя функции гида; рассуждая реалистически, я порекомендовал «Автограф» и «Рок-ателье» — две вполне признанные группы с некоторым международным опытом. Но даже их «оформление за границу» в конце концов погрязло в бюрократической волоките. Позже «Автограф» сыграл две песни в московской телестудии, и этим был ограничен наш вклад в знаменитый концерт для Эфиопии...