Багратион. Бог рати он

Когинов Юрий Иванович

В сердцах князь даже воздел вверх руки.

— Так я же, любезный Михайла Ларионыч, как в воду смотрел, предупреждая вас: дозвольте мне отойти от сего кургана и оттянуть свой крайний левый угол подале от того шишака. На кой черт мне заключать свое крыло сим шишаком в открытом поле, где отовсюду я окажусь под обстрелом? Или у вас какая тайная мысль?

Кутузов отозвался не сразу. Вынув из бокового кармана мундирного сюртука платок, отер им вспотевшее от полуденного солнца лицо, затем белую пухлую шею.

— Тайны тут никакой у меня нету, — сказал. — А вот его, Наполеонову, тайну я сим Шевардинским

редутом и хотел бы выведать. Говоришь, шишак? Верно. Вот и пущай он бросится в глаза Бонапарту, когда он подойдет к Колочи. Его зачнет штурмовать али, по своей излюбленной манере, ударит в центр, на село Бородино? Мне бы, не скрою, хотелось выманить его в чистое поле — к сему редуту. А тебя я в обиду не дам: вступишь в дело — сразу зачну переводить к тебе с правого крыла потребные силы. А теперь велю в тылы твои скрытно поставить третий корпус генерала Тучкова-первого — Николая Алексеевича. Пусть остается в Утицком лесу в сугубой непроницаемости до поры до времени.

Артиллерийский гул, что раздавался с самого раннего утра со стороны Колоцкого монастыря, часам к десяти уже превратился в отчетливо различимые пушечные залпы. А еще недавно чистое и ясное, без единого облачка небо за деревнею Шевардино вдруг закудрявилось черными космами дыма, которые стали быстро расти и приближаться вместе с громовыми раскатами.

— Началось, — произнес Кутузов и взглянул в лицо главнокомандующего Второю армией. — Ну, благослови тебя Господь, князь Петр Иванович!

Как всегда, когда начиналось дело, Багратион был невозмутим и предельно собран. Ничто в нем не выдавало не только беспокойства или, упаси Боже, тревоги, но простого волнения, свойственного каждому человеку в подобных условиях. И лишь тот, кто знал князя довольно близко и бывал рядом с ним не в одном сражении, по его вдруг воспламенившемуся взгляду мог безошибочно определить — пред ним бог войны. Точно какие-то невидимые магнитные волны враз побежали от него вокруг, сообщая каждому в его окружении тот заряд энергии, который необходимо сейчас проявить, чтобы они, эти заряды, слились в единую и несокрушимую силу, которая только и могла принести победу.

— Ну, я — туда, — спокойно произнес Багратион, уже вскочив на лошадь, и чуть заметно и как бы даже стеснительно улыбнулся Кутузову, словно извиняясь за то, что вынужден прервать их свидание.

Однако наружное спокойствие Петра Ивановича было обманчиво. Еще находясь рядом с верховным главнокомандующим, он по неимоверно быстро приближающейся пушечной пальбе безошибочно определил: арьергард генерала Коновницына разбит, поскольку отступает в такой поспешности. И весьма вероятно, что; отступая, несет на своих плечах если не всю Наполеонову армаду, то, по крайней мере, его авангардные силы. Вот почему ему, командующему левым сектором обороны, на котором это произошло, немедленно следовало самому оказаться на участке, грозящем если не прорывом, то уж неминуемыми смятением и расстройством.

От Семеновской до Шевардина было менее двух верст. Там, в верховьях ручья Чубаровского, на одном из холмов, что возвышался к юго-востоку от деревни, находилось только что воздвигнутое укрепление — редут.

Лишь поздним вчерашним вечером побывал здесь, на кургане,

Багратион, а сегодня не узнал сей высоты. Вал на вершине был полностью закончен и представлял собою как бы пятиугольную земляную крепость. Под этой крепостью проходил глубокий, со всех пяти сторон опоясывавший ее, ров. Все силы были брошены на сооружение редута. Кроме солдат пионерной, то есть инженерной, роты, здесь вовсю трудилась пехота. И было совершенно необъяснимо, как менее чем в двое суток здесь, на холме, грунт которого едва поддавался лопатам и киркам — настолько он был тверд и каменист, — возникло такое сооружение.

— Землю пришлось носить с поля в корзинах за десяток сажен, — объяснял Багратиону инженерный поручик. — А все ж, глядите, ваше сиятельство, какой высоты бруствер! Уже закатили за него двенадцать артиллерийских орудий. Обеспечен круговой обстрел, причем на дальние дистанции. Остальные же пушки — еще двадцать четыре дула — расставлены в земляных укрытиях по всей линии за редутом. Да вон и князь Горчаков идет. Он вашему сиятельству доложит самым подробным образом.

Генерал-лейтенант Андрей Горчаков, только вчера назначенный командиром отряда для обороны Шевардинского редута, слегка дотронувшись щепотью пальцев до края головного убора, протянул руку своему начальнику.

— Полки двадцать седьмой дивизии я растянул в линию сразу за курганом. Фланги прикрыты так: правый — драгунами и конною артиллерией, левый — кирасирскою дивизией в сгущенных полковых колоннах. В кустах вдоль Колочи и дороги — стрелки и легкая конница.

— Отменно распорядился, князь Андрей, — пожимая руку давнему другу, похвалил его Петр Иванович. — У тебя что — двенадцать тысяч пехоты и четыре тысячи кавалерии? Полагаю, куда с добром! Чуть ли не третья часть всех моих сил. Так что смотри: пойдет неприятель в ином направлении — толику твоих войск заберу.

— Как бы мне у вас сикурса запрашивать не пришлось: поглядите, вон уже кавалерия Коновницына показалась — во весь опор скачет сюда. А за нею-то, за нею — пыль столбом! Неужто вся Наполеонова рать наседает? Да не иначе — так! Стал бы Петр Петрович да с кавалерией Уварова так поспешно отходить, ежели был хоть и двойной перевес? Тут, дорогой Петр Иванович, как бы не началом самого генерального сражения пахнет. Ну — давно пора! Разве не так?

— Так, истинно так, Андрюша! Ты верно сказал: давно пора! — с чувством произнес Багратион. — А то, что тебе первому предстоит открыть сие долгожданное дело — рад за тебя. Кому же, как не родному племяннику великого Суворова! Так что сделай, князь, почин, коего неустрашимость и стойкость осталась бы гордостью воинов русских. А я по линии — далее, к Раевскому. Всем, видно, придется вступить нынче в дело.

Хотя Андрей Горчаков был чуть ли не на пятнадцать лет моложе Петра Ивановича, но еще с Итальянского и Альпийского похода сошлись они и полюбились друг другу. Теперь, оставляя защиту кургана на тридцатидвухлетнего друга-генерала, Багратион нисколько не сомневался в том, что он не отступит, не сдаст занятой им позиции. Однако и осадок от разговора со светлейшим не проходил: зачем так расточительно заставил Кутузов раскидать и так мизерные силы Багратиона, чтобы, считай, со всех сторон поставить их под удар?