Багратион
Шрифт:
– Как ему стояк-то разворотило, - враз исчаврился... Ну да, может, и отойдет! Тащи его в дом, ребята!..
Нечеловеческая боль в плече заставила ахнуть Клингфера. И на этом все кончилось...
Около пяти часов Даву предпринял второй штурм Молоховских ворот и почти ворвался в город. Но четвертая дивизия дралась с такой яростью, что французы опять были отброшены. Как и накануне, атаки их начинали заметно ослабевать. Бой еще кипел. Город пылал, и гранаты рвались над ним. Однако стены и зубцы старой крепости по-прежнему были унизаны стрелками, и французы нигде не имели заметного успеха. Дрались уже - только чтобы драться. Ружейная пальба и пушечная
Из шалаша Барклая разносился громкий голос князя Петра Ивановича. По обыкновению, главнокомандующие спорили. Правильнее сказать, Барклай молчал, перебирая длинными, худыми пальцами перья своей шляпы, а Багратион, размахивая руками, кричал:
– Судьба исхитила из рук неприятельских лавр победы! Второй день кончается, - Смоленск наш и нашим остаться должен! Какую голову иметь надобно, чтобы не разобрать, где польза? Какое сердце, чтобы не устыдиться трусости? Обе армии наши уже в третий раз пришли в Смоленск: были двадцать второго, потом двадцать седьмого, ныне - снова. Для чего? Чтобы завтра уйти? Счастливая завязка дела предрешает его конец. Генерал Раевский...
Багратион еще вчера заметил, что Барклай с совершенной холодностью относился к блестящей защите города Раевским. Едва ли он даже усматривал в геройстве седьмого корпуса еще что-нибудь, кроме точно исполненного долга. И это оскорбляло князя Петра Ивановича выше всякой меры.
– Генерал Раевский показал, что можно сделать, коли хочешь. Убыль в людях большая? У Дохтурова - тоже. Но вот - я. Я приведу всю свою армию на левый берег Днепра и на себя возьму крест. Желательно вам это? Однако и вы делайте то же...
Багратион с трудом перевел дух.
– Не молчите же! Что мы предпримем завтра?
Барклай медленно проговорил:
– Мы отступим.
Удивительно: эти два слова были произнесены совсем тихо, но прозвучали они как непререкаемый приказ. Сухая фигура Барклая вдруг приняла в глазах князя Петра мертвые очертания железной куклы. Он закрыл лицо обеими руками, чтобы не видеть. Он хотел бы и не слышать, но Барклай продолжал говорить:
– Наполеон силен. Ни Раевскому с Дохтуровым, ни нам с вами не отстоять города. При таком положении вещей единое и главное правило принять я обязан за основу: не делать того, чего сильный противник мой ищет. Он ищет генеральной битвы за город, - я не дам ему этой битвы. Система моей войны уничтожать неприятеля его собственными успехами, заставить его удалиться от своих источников и тем погубить...
Утром Барклай получил письмо императора. В нем было сказано: "Вы развязаны во всех ваших действиях!" Этой фразой император, конечно, думал подвинуть Барклая на решительные операции, на защиту Смоленска и переход в наступление. Только так и следовало понимать ее. Но эпистолярное красноречие запутало эту простую мысль. Действия Барклая развязаны, - а наступление он считает невозможным. Прекрасно! Михаил Богданович сделал вид, будто понял двусмысленную фразу как апробацию своим отступательным планам. И, ответив в этом смысле императору, вовсе не был теперь расположен церемониться с Багратионом.
– Всякая другая система гибельна. Ежели вашему сиятельству истина слов моих недоступна, рекомендую, субординацию блюдя, просто повиноваться... Князь Петр Иванович быстро подошел к Барклаю и взял его за руку. Почувствовав, что он отстраняется, подступил еще ближе.
– Я бы так понял, Михаиле Богданович. Вот мы уходим от Смоленска. К обороне не готов он, - трудно его защищать. Однако есть у нас впереди верная позиция. И непременно должен Бонапарт на позицию эту идти и брать ее. Мы же, достигнув ее, станем на ней, дождемся и встретим Бонапарта. Так - я бы понял. Но ведь нет у вас впереди такой позиции, в наступление пойдем мы просто сказать, наудачу. Заранее знать можно: будем искать позиции во всем совершенной, без изъяна, а с несовершенных все дальше и дальше отходить. А Смоленск уже брошен. Кто поручится, что, завладев им, Бонапарт дальше двинется? А ежели не двинется? Хороши же мы будем! От мысли такой в оцепенение прихожу. Ясно мне: все погибнет, коли взят будет Смоленск! Барклай качнул головой.
– Коли взят будет Смоленск, Наполеон пойдет дальше! И тогда ничто не погибнет, но все спасено будет, князь!
По лицу Багратиона разлилась мертвенная бледность.
– Итак... отступаем?
– Да.
Багратион вырвал из ножен шпагу до половины клинка и несколько мгновений стоял с зажмуренными глазами. Потом всадил шпагу обратно и, повернувшись с быстротой волчка, выбежал из шалаша. "Бешеный, - подумал Барклай, - совсем бешеный!"
Глава двадцать седьмая
Собравшиеся у Барклаева шалаша генералы Первой армии видели, как Багратион выбежал, вскочил на коня и ускакал. Никто не решился ни о чем спросить его, да и не надо было спрашивать, так как всем все было ясно. Генералы стояли на гребне прибрежной высоты. Лица их были обращены к полыхавшему городу, и громадное зарево так странно освещало их, что близко знакомые черты казались неузнаваемыми. Даже сквозь закрытые веки пробивался ослепительный блеск пожара...
– Триста спартанцев легли в Фермопилах, - воскликнул с отчаянием в голосе граф Кутайсов, - и больше двух тысяч лет хранится о том славная память! Почему же мы...
Его маленькая стройная фигурка вздрогнула, и он замолчал. Командир третьего пехотного корпуса генерал Тучков, человек серьезный и упрямый, с решительной физиономией и тонкими, сердитыми губами, проговорил:
– Это надобно кончить, господа! Я буду один атаковать Наполеона!
Командир четвертого корпуса, живой и бойкий граф Остерман-Толстой, подхватил:
– Почему вы один? Князь Петр Иваныч с охотой возьмет на себя победить или умереть... А мы все под ним готовы...
Ермолов вмешался:
– Надо, господа, прежде знать, как атаковать и откуда...
Он отыскал глазами Толя.
– Скажите ваше мнение, господин генерал-квартирмейстер!
Толь догадался: Ермолов хотел запутать дело, не довести до крайности. И потому сказал не то, что думал в действительности, а то, что должно было немедленно вызвать сомнения и споры.
– Атаковать неприятеля надобно двумя колоннами из города...
Возражения посыпались со всех сторон. И первым заспорил Ермолов:
– Как можете вы, Карл Федорыч, с вашими понятиями, такие неосновательные суждения иметь? Как выведете вы из города две колонны через узенькие его ворота?
– А как вы их развернете у стен под огнем неприятельских пушек? запальчиво наскочил на Толя Остерман-Толстой. - Как успеете подвести артиллерию? Гиль!
– Для атаки надобно переправиться на ту сторону Днепра через форштадт, - твердо выговорил Тучков. - Он ведь еще в наших руках. И оттоль действовать.