Багровая связь
Шрифт:
Проза – это сила литературы. Поэзия – слабость, субъективность. Она мне чужда. Из поэтов я понимаю только Лермонтова и Маяковского. Бродский вызывает у меня тошноту. Забавно, что мои сокурсники (бывшие, да и будущие) помешаны на Бродском и считают его гением. Но мы с ними во всем расходимся во вкусах, так что ничего удивительного.
Почему-то нас с Кириллом всегда привлекало все старое: книги, автомобили, фильмы, музыка, техника… Ушедшее казалось краше настоящего, и это убеждение нас объединяло. Мне безумно нравятся советские значки и открытки. Долгое время я мечтала жить в те времена. Не в войну, конечно, а до нее. Та эпоха, в отличие от нашей, была такой… настоящей, что ли. Искренней. Не фальшивой,
Это были люди, достойные населять планету и продолжать свой род. Они все были равны между собой, и была у них мечта – одна на всех. Эти люди проще относились к жизни, но в то же время не обесценивали ее, как сейчас, и жизнь благоволила им, трудности отступали. Эти люди умели достигать цели. Вставать с диванов, выходить из дома и делать дела, вершить свою судьбу… Да. Та эпоха была определенно лучше нынешней. И когда я об этом размышляю, то погружаюсь в теплые грезы, будто старуха, что вспоминает счастливую, но такую далекую молодость.
Мало кто понимает мою симпатию к советскому коммунизму. Даже люди, которые при нем выросли. Я-то появилась на свет уже после развала. Я не склонна идеализировать прошлое своей страны. Знаю, что была и бедность, и голод, и репрессии, и тотальный контроль, и цензура, и железный занавес, и доносы, и каторги, и лагеря, и лубянка, и культ личности… Все это я не упускаю из вида, когда говорю о той эпохе. И все же, все же… это было прекрасное время. Народ еще был целен, самобытен, духовен. Он представлял национальное единство, от которого сейчас ничего не осталось. И люди были счастливы, несмотря ни на что. Это достойно восхищения.
Да, было жестко и строго. Но разве не так надо управлять нашей страной, чтобы у человека оставалась душа, мечта и совесть?.. Нам не нужен пряник, нам нужен только кнут. В Новое время Запад закормил нас «пряниками», и что из этого вышло? Это нас расслабило, сделало безразличными ко всему. Всем на всех все равно. Каждый печется лишь о себе. Достаточно включить телевизор и посмотреть новости, чтобы убедиться в этом. А таким, как я и Кирилл, достаточно выйти на улицу и взглянуть по сторонам, чтобы увидеть, как рыхлое бесхребетное тело социума расползается, будто разлагающийся труп. Антиутописты – великие пророки.
– Давай начнем книгу. Почитай мне вслух, – попросил Кирилл.
Он любит слушать мой голос. Я аккуратно достала книгу и села в кресло. Приглушив радио на минимум, Кир расположился на полу вместе с Джаксом. Как два ребенка. Оба приготовились слушать. Я прочистила горло и торжественно произнесла:
– Станислав Лем. «Солярис». Прибытие. В девятнадцать ноль-ноль бортового времени…
Текст можно было принять за научную статью, если бы не явное присутствие персонажей и сюжета. Он был насыщен терминами, но это лишь прибавляло ему увлекательности. Атмосфера повествования была именно такой, какую сейчас просила моя душа. Я знала, что Лем, прежде чем создать художественный текст, просиживал за научными первоисточниками ровно столько, чтобы понимать тему не как просто писатель, а как ученый, специалист в этой области. Научная фантастика – это всегда больше, чем литература. А «Солярис» содержал в себе не только строгую научную обоснованность, но и гроздь философских и нравственных проблем. В моих глазах это выводило текст на новый уровень.
Когда горло у меня пересохло, мы с Киром поменялись местами. Но прежде, чем он начал читать, я спросила его:
– А ты бы смог убить существо, которое явится к тебе как точная копия меня: моя внешность, характер, память?
– Я бы не смог, будь оно лишь внешне на тебя похоже, – поежился Кир. – А ты?
– Только если бы оно попыталось меня убить.
Лежа на полу, я вполуха слушала Кира, думала о том, что я недооценивала Лема, и мне было хорошо. Я мечтала, чтобы однажды в будущем некая пара влюбленных села точно так же, как мы сегодня, и читала друг другу книгу моего авторства. Как же хочется создать нечто ошеломительное, талантливое, как Лем, как многие другие любимые писатели. Чтобы мои книги изучали в школе, в институтах. Зачем это мне? Откуда это стремление? Тщеславие? Слишком низко. Кому и что я пытаюсь доказать? Творит ли писатель ради известности, признания, или ради чего-то еще, никому неведомого? Что это за чувство, как его описать, как обозначить? Реализация своих способностей. Удовлетворение. Полезность. Нет, слишком просто. На деле все гораздо тоньше.
– Лиз, ты слушаешь?
– А?
– Я думал, ты уснула, – засмеялся Кир.
Услышав смех одного из хозяев, Джакс оживился и забил хвостом по полу.
– Задумалась немного, но я тебя слушаю.
– Опять ушла в высокие материи.
– Ты продолжай, физически я здесь.
– Лиз, я хочу кушать, – жалостливо произнес Кирилл.
Теперь уже настала моя очередь смеяться. Неожиданно Джакс поднялся и побежал на кухню. Прошло уже достаточно времени после завтрака.
– Он понимает все, что мы говорим.
– Поэтому тоже ложится и слушает, когда мы читаем друг другу.
После обеда Кириллу позвонили с работы. Этот звонок перечеркнул наши грандиозные планы на вечер.
– Мне очень жаль, Лиз, надо ехать, вызвали. Дело срочное. Не обижайся. Я привезу тебе что-нибудь вкусное.
– Ну, о чем ты. У нас с тобой впереди целая жизнь. Успеем провести время вместе, – подмигнула я ему.
На прощание Кир крепко меня поцеловал и пообещал принести самые страстные извинения ночью.
– Ой, да ты все только обещаешь, – подначивала я с улыбкой.
Кирилл покачал головой и оставил нас с Джаксом коротать вечер вместе. Я сразу же погрузилась в неприятные размышления.
Кризис. Страшное слово. Самое последнее, что я хотела бы слышать. В тот вечер оно нависло надо мной как никогда ощутимо. В последнее время с этим становилось все хуже и хуже. Из-под моей руки уже давно не выходило ничего путного, и окружающим трудно понять, почему это вгоняет меня в глубокую апатию. Мои родители, например, вообще считают, что страдать из-за этого – просто «дурью маяться». Никому не объяснишь, как это на самом деле тяжело. Многие полагают, что такие, как я, от безделья выдумывают себе проблемы.
Между тем новая попытка сотворить нечто стоящее, которая кончается очередным осознанием своей бездарности и бесполезности, может привести к депрессии и даже самоубийству, это я знаю по себе. Казалось бы, банальный творческий кризис, существование которого так трудно признать как мне, так и любому человеку, чья душа тянется к искусству. Со стороны это выглядит так, словно у человека просто временно нет новых идей, но он настолько безумен, что готов покончить с собой от бессилия, уставший от исступленных попыток, каждая из которых – заведомо неудача. Он так слаб, что готов просто сдаться, отказаться от жизни. Так они всё это видят, все остальные. Для них такое поведение выглядит крайне глупо. «Ну, не получается у человека, ну пусть подождет или просто займется другим делом, поработает или, наоборот, съездит куда-нибудь отдохнуть, наберется там вдохновения». Если бы все было так просто! Если бы можно было узнать, в какой момент оно приходит и чем именно его вызвать… Не было бы совсем никаких проблем. Но люди думают, что вдохновение – это такая субстанция, которой можно без проблем наполниться, если съездишь куда-нибудь на природу, посмотреть на закат над речкой. Вот просто хоть ведрами зачерпывай его потом и вперед – творить, улучшать этот мир!