Багровое око
Шрифт:
Шумри, во все время схватки с леопардом не выпускавший из рук каменный топор, в самый нужный момент сумел пустить его в дело. Если б он замешкался на мгновение, было бы поздно — но он успел. Зверь рухнул с раздробленным черепом.
Киммериец испытал сильное потрясение, когда, выбираясь из-под туши убитого, вместо звериной морды увидел над собой лицо человека с яростно оскаленными зубами, с желтыми глазами, вылезшими из орбит в последнем усилии… Поднявшись с земли, он увидел, что у ног его распростерт туземец со странной татуировкой в виде черных пятен на белом фоне и с кровавым месивом вместо затылка.
Конан вопросительно посмотрел на немедийца. Тот пожал плечами, словно хотел сказать: ну, что ж, в этих диких краях случается и не такое… Руки его, нанесшие удар
Киммериец снова огляделся вокруг. Племя Леопарда, лишившееся своего Великого Зверя, пребывало в таком ужасе, что даже не тряслось, не повизгивало, не скулило — оно просто оцепенело, превратилось в странную композицию из резного черного гранита, полированного до маслянистого блеска…
Конан подошел к старухе, замершей около своих развалин. Обхватив мощными руками, он неожиданно подбросил ее в воздух, как соломенную куклу. Знахарка вышла из ступора, зашипела, замахала руками и ногами, но гигант подбросил ее еще пару раз, затем бережно поставил на землю и, смеясь, повернулся к Шумри:
— Переведи этой славной старушке, что она не зря выводила свои песни. Не люблю чувствовать себя должником, поэтому отсыпь ей монет, сколько она захочет. И давай-ка двигаться дальше! Сдается мне, мы здесь порядочно загостились!
Часть вторая
Глава 1. Неудавшийся рыцарь Кельберг
Шумри покривил душой, сказав, что не помнит своего настоящего имени. Имя он помнил, хотя вот уже десять лет не произносил его и не слышал от других. Звали его Кельберг и был он единственным сыном владетельного рыцаря Брегга, одного из самых влиятельных и знатных людей в Бельверусе.
Мать его умерла, когда ему не исполнилось и пяти лет, братьев и сестер не было, и в огромном родовом замке, в закоулках которого можно было потеряться и блуждать в поисках выхода целый день, мальчику было одиноко и холодно. Отец почти не интересовался им, вернее, интересовался лишь его успехами в воинских искусствах, для развития которых нанял лучших наставников и учителей.
С ранних лет Кельберг воспитывался, как и полагается будущему рыцарю: чуть-чуть музыки и рисования, немного этикета, главное же — долгие упражнения с мечом и копьем, верховая езда, рукопашные схватки. Мальчик был невысок ростом и узок в плечах, но отличался большой ловкостью, что заменяло недостаток физической силы. Отец его, суровый и опытный вояка, наблюдая за упражнениями сына на деревянных мечах, отмечал с горечью, что плечи у его отпрыска и наследника могли бы быть пошире, ладони покрепче, а подбородок — внушительнее, и что рано умершая мать запечатлела в нем свои черты в большей мере, чем ему бы этого хотелось. Но, с другой стороны, быстрота, ловкость и гибкость тоже ни последние качества в ратном деле. Не раз рыцарю случалось быть свидетелем того, как гиганты с квадратными плечами оказывались побежденными неказистыми с виду, но быстрыми и находчивыми противниками. Соображение это изрядно скрашивало первоначальную горечь. Правда, благородному Бреггу еще не нравилось то, что юный сын его не меньше, чем состязаться на мечах и гарцевать, любил читать, сочинять стихи и наигрывать на лютне. Но суровый отец благоразумно позволял сыну предаваться этим малодостойным занятиям, полагая, что, выйдя из нежного возраста, Кельберг отбросит от себя дурь, как дети оставляют привычку сосать материнское молоко, сидеть на коленях у кормилицы и пугаться темноты.
Когда Кельбергу исполнилось четырнадцать лет, произошло одно событие, незначительное с виду, но, как оказалось впоследствии, роковым образом определившее всю его последующую жизнь.
В тот день отец его со свитой вассалов, слуг и ловчих с утра отправился на охоту. Мальчик отказался принять участие в этой забаве, сославшись на ушибленную во время занятий с мечом руку. На самом деле рука у него давно зажила, но он очень ценил время, когда оставался в замке один и можно было вволю порыться в старинных свитках и манускриптах, не опасаясь ворчания отца, которого это занятие всегда раздражало. Было тихо, хорошо вышколенная прислуга не попадалась на глаза. Направляясь к библиотеке, Кельберг проходил мимо оружейной и услышал доносящиеся оттуда звуки: шаги, шорохи, легкий звон, Зная, что слугам в этой комнате делать нечего, мальчик осторожно приоткрыл дверь. Он увидел, как неряшливо одетый незнакомец рассматривает рукояти клинков, висящих по стенам, видимо, отбирая наиболее дорогие, украшенные драгоценными камнями. Вне всяких сомнений, то был вор, непонятным образом пробравшийся в замок в отсутствие хозяев. Мальчик неслышно прокрался вдоль стены и снял один из мечей, не слишком тяжелый, как раз впору своей полудетской руке. Когда вор оглянулся, он встретил решительный взгляд и обнаженный клинок, направленный ему в грудь. Кельберг вовсе не собирался убивать наглеца, он только хотел доставить его под конвоем в распоряжение стражников. Вор, ободренный тем, что перед ним подросток, тоже схватил меч и сделал выпад. Но юный наследник замка Бреггов имел лучших учителей: он с легкостью отразил наскок противника и после нескольких звонких ударов стали о сталь сделал стремительный и точный бросок. Блестящее лезвие легко вошло в грудь, обтянутую рваной и засаленной тканью, Послышался негромкий звук — словно что-то лопнуло, порвалось. По одежде незнакомца заструилась темная, торопливая кровь…
Вор с изумлением посмотрел на свою кровь, затем на мальчика. Грубое его лицо стало почти детским, обиженным и обманутым. Он выронил меч и без звука повалился на дубовый паркет.
Любой другой подросток в такой ситуации почувствовал бы себя героем, с радостью принимал поздравления домашних, но — тут-то и проявилась изначальная ущербность Кельберга! — мальчик убежал и спрятался в подвале замка.
Отец, вернувшийся с охоты и жаждущий принародно похлопать сына по щуплым плечам, долго не мог отыскать его, а отыскав, не на шутку рассердился: видано ли дело, чтобы будущий рыцарь приходил в уныние по поводу продырявленного тела какого-то оборванца!
С этого случая в юном Кельберге словно что-то сломалось. Он по-прежнему каждый день осваивал искусство вращать мечом, пробивать копьем и разить коротким кинжалом, учился крепко и уверенно сидеть в седле, даже когда плечи, голова и спина придавлены тяжелыми доспехами, Но теперь наставники, прежде часто хвалившие его за ловкость и точность руки, приходили в недоумение: не подменили ли юного наследника замка? Рука его была уверенна и ловка, когда Кельберг отбивал удары, защищался, не подпуская клинок противника к своему телу. Но когда нужно было сделать выпад, поразить самому — словно что-то мешало, останавливало, связывало мускулы.
Удивление и недовольство наставников не прошли незамеченными для владетельного рыцаря Брегга. Он сурово поговорил с сыном и услышал потрясшую его до глубины дремучей души просьбу: Кельберг умолял не посвящать его в рыцари. Его натуре глубоко противно убийство, не важно, во имя какой цели оно совершается. Если бы вместо долгих упражнений с мечом и секирой ему позволили читать или заниматься музыкой, он не посрамил бы благородного имени своего отца — напротив, прославил бы его как ученый или музыкант.
От такого заявления владетельный нобиль пришел в ярость. Не тратя речей, он безжалостно разнес лютню Кельберга об угол камина, а на дверь библиотеки приказал повесить огромный замок. Он поклялся, что не будет разговаривать с сыном и есть с ним за одним столом до тех пор, пока тот не выбьет дурь из головы и не устыдится столь неподобающей мужчине трусости.
Будь мать Кельберга жива, одиночество и отчаянье не так терзали бы его полудетскую душу. Заменой матери в каком-то смысле была лютня, но она погибла. Правда, со временем юноша смастерил самодельную лютню, с почти таким же звонким и светлым голосом, но ему приходилось теперь прятаться с ней в подвалах или чердачных комнатах замка, откуда звуки музыки не могли достигнуть ушей грозного родителя. Книги он продолжал читать, но гораздо реже и только благодаря помощи старого дворецкого, владеющего всеми ключами в замке и рисковавшего ради юного господина своим местом.