Багровые реки
Шрифт:
Внезапно мраморный пол зазвенел под чьими-то тяжелыми шагами. Полицейскому стало ясно, почему в здании нет коврового покрытия: это гулкое помещение позволяло слепым ориентироваться по звукам. Обернувшись, он увидел перед собой могучего человека с румяным лицом, обрамленным седой бородой. Настоящий патриарх. С первого же взгляда комиссар проникся к нему симпатией; было видно, что этому человеку можно доверять.
— Я доктор Шампла, директор этой клиники, — басовито объявил гигант. — Какого черта вам нужно от меня среди ночи?
Полицейский вынул свое трехцветное удостоверение:
— Старший
— Что, опять?..
— Да, опять. Я как раз хотел расспросить вас о визите нашего лейтенанта Эрика Жуано. Мне думается, вы сообщили ему нечто очень существенное для нашего расследования.
Казалось, Шампла раздосадован этими словами. На его снежно-белой шевелюре играли отблески дождя за окном. Несколько мгновений он созерцал оружие и наручники на поясе комиссара, затем поднял глаза.
— Господи… да я только ответил на его вопросы, вот и все.
— Ваши ответы привели его к Эдмону Шернесе.
— Да, конечно. И что же?
— А то, что оба мертвы.
— Мертвы? Как — мертвы? Это невозможно! Это…
— Простите, но у меня мало времени и я не могу вам все объяснить. Я прошу вас в точности повторить мне ваш разговор. Вы могли, сами того не зная, сообщить ему какие-то крайне важные сведения.
— Да что же такого я мог…
Доктор вдруг замолчал и резким движением потер руки, словно вдруг озяб или испугался.
— Ну вот что… Первым делом мне нужно окончательно проснуться, верно?
— Думаю, да.
— Хотите кофе?
Ньеман согласился и зашагал следом за патриархом по коридору с высокими, под самый потолок, окнами. Темноту, пронизанную отсветами ливня, то и дело разрезали вспышки молний.
Комиссару чудилось, будто он идет по тропическому лесу, опутанному фосфоресцирующими лианами. На стенах коридора тоже были развешаны картины, на сей раз пейзажи. Хаотического вида горы. Реки, нарисованные пастелью. Гигантские чудовища с длинными чешуйчатыми телами — порождения доисторической эпохи, когда человек казался пигмеем в сравнении с другими обитателями земли.
— Я думал, ваш центр занимается только слепыми детьми, — сказал Ньеман.
Директор остановился.
— Не только. У нас лечат все виды глазных заболеваний.
— Например?
— Пигментарный ретинит. Невосприимчивость к цвету…
И он простер мощную руку к одному из рисунков.
— Странно, не правда ли? В отличие от нас с вами, эти дети не видят реального мира, не видят даже собственных рисунков. Истина — их истина — воплощается не в реальном пейзаже и не в том, что изображено на бумаге. Она — в их сознании. Только они сами представляют, что хотели выразить, а мы можем только угадывать их замысел по этим наброскам, с помощью нашего обычного зрения. Это впечатляет, не правда ли?
Ньеман ответил неопределенным жестом. Он не мог отвести глаз от этих странных изображений. Смутные, расплывчатые контуры. Преувеличенно яркие, агрессивные краски. Словно поле битвы между линиями и цветами, и, однако, от всего этого веяло какой-то мягкой печальной меланхолией старинных детских считалок.
Директор
Они вошли в просторную кухню, где все — и шкафы и посуда — было сделано из нержавейки. Блестящие стены чем-то напомнили Ньеману морг.
Директор уже наливал в две кружки кофе из сверкающей кофеварки, где постоянно грелась вода. Протянув одну из них полицейскому, он сел за металлический стол. И снова Ньеману вспомнился морг, вскрытые трупы, лица Кайлуа и Серти с пустыми черными глазницами, смотревшими в небытие.
В голосе Шампла сквозила сомнение.
— И все же никак не могу поверить в то, что вы сказали… Неужели они оба умерли? Но отчего?..
Ньеман ответил вопросом на вопрос:
— Так что же вы сказали Жуано?
Врач пожал плечами, взбалтывая кофе в кружке.
— Он расспрашивал о болезнях, которые мы здесь лечим. Я объяснил ему, что чаще всего мы имеем дело с наследственными заболеваниями и что большинство наших пациентов родом из Гернона.
— Он задавал более конкретные вопросы?
— Да. Он хотел знать происхождение таких болезней. И я вкратце изложил ему теорию рецессивных генов.
— Я вас слушаю.
Директор вздохнул и начал, впрочем, без всякого раздражения:
— Это очень просто. Некоторые гены являются носителями определенных болезней. Это так называемые дефективные гены, врожденные изъяны системы, которые есть у всех нас, но которых, к счастью, недостаточно, чтобы вызвать болезнь. Однако если оба родителя являются носителями одного и того же дефективного гена, болезнь может с большой вероятностью проявиться у их детей. Вот почему считается, что кровное родство супругов ухудшает состав крови их потомства…
Шернесе говорил то же самое. Ньеман спросил:
— Значит, наследственные болезни в Герноне связаны с браками между родственниками?
— Вне всякого сомнения. Из этого города к нам поступает множество детей, которые лечатся здесь в стационаре или амбулаторно. Особенно часто мы имеем дело с детьми из семей преподавателей или научных сотрудников тамошнего университета, которые составляют элиту Гернона и, следовательно, живут крайне обособленно от других.
— Пожалуйста, поподробнее, если можно.
Шампла скрестил руки на груди и вдохновенно продолжил свою речь:
— В Гернонском университете существует одна давняя традиция. Это учебное заведение основано, если не ошибаюсь, еще в восемнадцатом веке, совместно французами и швейцарцами. В старину университет размещался в зданиях госпиталя… Короче говоря, в течение вот уже трех столетий профессора, преподаватели и научные сотрудники кампуса живут обособленно и заключают браки только в своей среде. Их потомство отличается высочайшими интеллектуальными способностями, но к настоящему моменту значительно ослаблено, истощено генетически. Гернон, как и все города, затерянные среди гор, и без того отгорожен от внешнего мира. А университет вдобавок создал свой замкнутый мирок внутри изолированного города, вы понимаете? Настоящий микрокосм.