Багровый лепесток и белый
Шрифт:
«Боюсь, что другие девочки уже расхитили все мыслимые мелочи. Бельевые прищепки, мелки, ноты, заколки, выпавшие из прически мисс Уик, наградные карточки: все подобрали. Сегодня я даже заметила нехватку столовых ложек».
Затем следует разворот, размашистые подписи двадцати четырех выпускниц Эбботс-Ленгли рядами покрывают пожелтевшую бумагу. Дальше продолжает Агнес:
«Как видишь, я попросила подписаться всех, даже Эмили, которой я решила простить грехи, совершенные против меня на уроках ритмической гимнастики. Дорогой дневник, у меня больше никогда не будет таких друзей! Как я плакала, собрав все эти подписи! Бумага буквально промокла от свежепролитых слез, в чем ты можешь убедиться по кляксам.
Как различны надежды расстающихся юных леди! Некоторые из нас скоро будут замужем, но не я, потому что мама больна и я должна помочь ей поправиться. Другие, чьи виды на будущее не столь благоприятны, станут гувернантками: желаю им найти себе щедрых хозяев и приятных учеников! А тех, которые не сумели стать леди (например, Эмили), — я и представить себе не могу, что ожидает их.
Дорогой дневник, я надеялась, что напишу гораздо больше, но день почти прошел, а завтра мне нужно рано встать и отправиться в путь. Как мне жаль прощаться с тобой! Я в таком смятении! Теперь я напишу тебе из дома!
Твой любящий друг,
Агнес»
Этими словами заканчивается тетрадь.
Новая открывается строками, написанными мелким и сбивчивым почерком, из-за которого слова похожи на подшивные стежки:
«Мама умерла, и я скоро последую за ней. Господи, помилуй нас. Избавь мою маму от гнева Твоего, от суровости Твоего суда, от вечных мук. Я умоляю Тебя, простившего Магдалину. Но никто ведь не слышит. Мои молитвы обращаются в пот на потолке и капают сверху. Мама истекала кровью, пока не иссохла. Он (ее „муж“) стоял рядом и ничего не делал. Теперь маму увезли в могилу, на кладбище, где ее никто не знает. День за днем наш дом все больше заполняется демонами. Они хихикают в стропилах. Они шушукаются за обшивкой. Они ждут случая добраться до меня. Он ждет случая добраться до меня.»
Конфетка перебирает стопку дневников, просматривая первые страницы, — чтобы убедиться: не пропустила ли тетрадь. Нет, не пропустила. Одна неделя — ритмическая гимнастика и шток-розы, следующая — мазок засохшей крови в форме Распятия. И это не капелька крови из пальца в знак торжественного подтверждения школьной клятвы; это куда более плотная субстанция, оставившая сгусток на том месте Распятия, где должна бы быть голова Христа.
Агнес объясняет:
Ты видишь мою собственную кровь. Кровь из глубины моего тела, которая вытекает из скрытой раны. То, что убило маму, теперь убивает меня. Но почему? Почему, если я невинна?
Конфетка переворачивает страницу; там еще больший, гораздо больший чернильный разлив, окрасивший бумагу в фиолетовый цвет.
Во Тьме моего сна размягчаются пружины кровати — и тянутся, как губы за каплями моей крови, просачивающейся сквозь матрас. Под кроватью дожидаются крови демоны, серые, как грибы, а когда кровь просочится к ним, они ее сосут и делаются розовыми. И все сосут и сосут, пока не станут красными и не раздуются.
И кричат: какая вкусная эта кровь! Куда вкуснее, чем кровь ее матери! Дайте нам еще этого божественного сока!
Не может быть спасения в этом доме, где даже четки запрещены. Но его приказу сюда не пускают никого, кто мог бы помочь. Оконное стекло в спальне затуманилось от дыхания Пресвятой девы в том месте, куда она прижималась; на нем остались следы ее пальцев.
Как мне хочется прилечь! Но не дам я им моей крови! Буду ходить и ходить по комнате, на ходу делая эти записи. Демонам некуда будет присосаться губами. А когда выбьюсь из сил, я заберусь в камин, и они получат горькое месиво из крови и золы — пусть едят это!
Смелое заявление, однако, по всему судя, Агнес не выдержала и, в конце концов, легла в постель. На другой день она пишет:
Я проснулась в море крови, но я жива.
За этим следует очередная тирада, хоть и менее пылкая, нежели предшествующая. Вопреки частому употреблению таких слов, как «обреченность» и «конец», Агнес терзается подозрениями, что смерть упустила момент.
Только что был подан обильный обед, и все требовали, чтобы я тоже сидела за столом. Мама умерла, моя жизнь подходит к концу, а они хотят, чтобы я смаковала бекасов и перепелок. Я съела только кусочек дичи на тосте с маслом, попробовала десерт — и с извинениями удалилась.
С каждым днем Агнес все трудней удерживать высокую ноту отчаяния. Нормальность разъедает острые углы ее безумия, заполняет ее жизнь мыслями о повседневности.
Лорд Ануин, при том, что она титулует его пособником Сатаны, в субботу вечером повез ее на концерт Мендельсона в Хрустальный дворец. Страхи Агнес умереть в луже крови оказываются безосновательными, и на время «действительно замечательного» концерта она «почти забывает» о своем недуге. Когда же на пятый день кровотечение окончательно прекращается, Агнес приходит к заключению, что в дело вмешался сострадательный ангел. Ее почерк становится крупнее и разборчивее, демоны в стропилах превращаются в голубей. Вскоре появляется запись с жалобой на повара, который переперчил рыбу.
Так Агнес Ануин переживает вступление в половую зрелость. Окружающие, от отчима и до человека, поставляющего дичь к столу, делают ей комплименты, говорят, что она расцвела и превратилась в настоящую леди, но никто не сообщает ей, что она стала женщиной.
— А когда он вытаскивает свой дрын, а тот перепачкан кровью, ты говоришь: О, сэр, вы лишили меня девственности! И еще всхлипываешь, если умеешь.
Это давно забытый голос Сэди, проститутки из заведения миссис Кастауэй времен Черч-лейн, которая наставляет Конфетку, как получше использовать менструацию, пока она так юна.
— А если он не поверит?
— Поверит, куда денется. У тебя все выбрито — как у малышки, у тебя нет грудей — что может тебя выдать?
— А вдруг он уже видел меня?
— Ни в коем разе. Клиентов на целку миссис Кастауэй ищет за пределами Лондона. Бандерши распространяют такие вести по всей Англии, нашептывают их прямо в уши желающим услышать. Скорей всего, это будет коммерсант или священник, и будет он «га-ва-а-рить во-от та-ак».
— А если я потеку раньше, чем он войдет в меня?