Багровый лепесток и белый
Шрифт:
Голоса звучат глуше — Агнес ведет мужчин в свою гостиную.
— Тема… великого социального зла? — изумленно переспрашивает Эшвелл.
— Нет-нет, — кокетливо щебечет Агнес, — тема публикации… Они уходят в гостиную.
Конфетка еще с минуту не отходит от двери, но в доме опять тишина. В приоткрытую дверь тянет холодом, от которого покрываются гусиной кожей едва прикрытые плечи и грудь. Почти не веря увиденному, Конфетка снова ложится в постель и принимается за дневники Агнес Ануин.
Она читает, прислушиваясь к звукам снизу, даже дышит тихо, на случай, если
Шелестят страницы, полные слов, лишенных смысла; листается месяц за месяцем. И только в июле 1868 года Агнес Ануин впервые упоминает Уильяма Рэкхэма. Да, но как!
Сегодня меня познакомили с человеком совершенно необычайным, — пишет семнадцатилетняя Агнес, — он отчасти варвар, отчасти оракул, отчасти щеголь!
Да, трудно Конфетке представить себе такого Уильяма Рэкхэма — обворожительный молодой денди, только что возвратившийся из путешествий по континенту, яркий и загадочный. И высокого роста! (Хотя такой миниатюрной женщине, как Агнес, вероятно, все мужчины кажутся высокими). Но, каким бы ни был подлинный рост Уильяма в дюймах, он заметно возвышается над безмозглыми сынками пэров, к которым привыкла Агнес.
Этот решительный, молодой Рэкхэм вращается в кругу мисс Ануин с самонадеянной уверенностью, как будто ничуть не боится, что его могут одернуть. Он обладает даром проходить сквозь толпу, расстраивая ее, заставляя перегруппироваться, после чего прочих мужчин оттесняет на периферию (превосходством своего остроумия) и развлекает молодых дам рассказами о Франции и Марокко. Поначалу Агнес предпочитает наблюдать его, оставаясь в дамской стайке, чтобы его яростная аура не вовлекала в себя только ее. Но ход вещей, оплакиваемый Агнес как tellement g^enant, приводит к тому, что Рэкхэм выделяет ее — среди других девиц — и находит способы видеться с нею наедине. Дабы дорогой дневник не обвинил ее в соучастии, Агнес категорически отвергает это ухаживание и жалуется, что при появлении Уильяма Рэкхэма подруги сразу удаляются от нее, а он остается, ухмыляясь, как кот, добравшийся до сметаны!
Называя знаки его внимания «чрезвычайно назойливыми», Агнес следующим образом описывает своего преследователя:
Он крепкого сложения, но у него красивой лепки лицо и руки, пышные золотые кудри. Глаза беззаботно искрятся, он чересчур прямо смотрит собеседникам в глаза, делая вид, будто не осознает этого. Одет он так, как мало кто решается нынче одеваться — он носит клетчатые брюки, жилеты канареечно-желтого цвета, охотничьи шляпы и тому подобное. Я лишь раз видела его в черном (которое очень ему идет), но когда спросила, отчего он так редко носит черное, он ответил: «Черный цвет для воскресений, для похорон и для скучных людей. Чего мне бояться? Что будет, если я стану одеваться по-своему? Что, меня не пустят в Церковь, на похороны или в компанию зануд? Коли так, я буду ходить в болотных сапогах и домашнем халате!»
Отец
Не могу удовлетворительно объяснить себе, что является источником его дохода: возможно, это его произведения. Он, разумеется, не может занять высокое место в списке моих поклонников.
Эта неуверенная попытка проявить твердость не производит впечатления на Конфетку — и не только потому, что ей известно, чем дело кончилось: Конфетка не могла не отметить, что со страниц дневника практически исчезла вся компания едва отличимых друг от друга почитателей, а на Уильяма расходуется больше чернил, чем тратилось раньше на любого из них.
Скоро Агнес начинает полностью записывать разговоры с Уильямом — от хэллоу до адью, спеша сразу занести их на бумагу, дабы мудрые высказывания Уильяма не стерлись из памяти и не исказились. К осени 1868 года записи Агнес становятся такими живыми, что читаются как эпизоды из романа.
— Оставим банальные разговоры, — сказал он, неожиданно берясь за мой раскрытый веер и захлопывая его прямо перед моим носом. Меня испугало это, однако он улыбался.
— Через десять лет, — сказал он, — вспомните ли вы или я хоть слово из всего этого?
Я вспыхнула от смущения, но нашлась что ответить:
— Не думаю, что наше знакомство продлится еще десять лет, — сказала я. Он прижал руку к груди, будто я пронзила его сердце. Не желая обижать его, я поторопилась добавить:
— Во всяком случае, признаюсь, что мне нечего предложить вам, кроме банальностей: это единственное, чему меня учили. Я не путешествовала, я совершенно неинтересное и пустое существо в сравнении с вами.
Я полагала, что он будет польщен моими словами, но он их воспринял очень серьезно и стал настойчиво говорить:
— Но вы намного интересней всех знакомых мне юных леди и не такая пустышка. В глубине вашей души скрываются желания, о которых никто не подозревает — никто, кроме меня. Вы ведете себя, как юная леди среди других юных леди, но в действительности вы не из их числа. Вы другая; более того, я уверен, что вы сами это понимаете.
— Мистер Рэкхэм! — воскликнула я, не находя других слов, ибо он вогнал меня в краску. И тут он сделал нечто очень странное: снова взялся руками за края моего веера, и раскрыл его, спрятав за ним мое лицо. Я только услышала его объяснение:
— Теперь я понимаю, что был не прав, пытаясь осветить тайны вашей души. Вас это испугало, а я ни за что на свете не хотел бы испугать Вас. Давайте лучше вернемся к обмену банальностями. Взгляните, Агнес, на барышень Гарнетт и на их шляпки. Я заметил, что и вам захотелось надеть такую — захотелось, захотелось, не отпирайтесь! Так вот, не надо им завидовать. Я был в Париже менее двух недель назад, там все говорят, что эти шляпки уже вышли из моды.