Багряная игра. Сборник англо-американской фантастики
Шрифт:
Леонора прижималась к его локтю. Обрамленные сапфирами глаза делали ее похожей на языческую жрицу. Груди, окованные контурными драгоценностями, были неподвижны, как притаившиеся змеи.
Ван Эйк представился с преувеличенным поклоном. За ним подошел Мануэль, от волнения раскачиваясь больше обычного.
Рот Леоноры презрительно скривился, она смерила взглядом мою негнущуюся ногу.
— Вы, Нолан, наполняете свой мир калеками. Этот ваш карлик — он что, тоже летает?
Пти Мануэль так и не отвел от нее глаз. Они были влажны, как раздавленные цветы.
Представление началось через час. Огромные облака, подсвеченные закатным солнцем, висели над плато, как золоченые рамы для будущих картин. Планер Ван Эйка спиралью поднимался к первому облаку, срывался и карабкался снова, угадывая путь в сталкивающихся вихрях.
Когда обрисовались лоб и скулы, гладкие и безжизненные, точно из пены, гости на веранде зааплодировали. Через пять минут, когда планер Ван Эйка спустился к поверхности озера, я понял, что он превзошел самого себя.
Облитый светом прожекторов, сопровождаемый аккордами увертюры к «Тристану» (динамики были установлены на склоне плато), портрет Леоноры торжественно плыл над нами, источая мелкий дождь. Мне казалось, что он раздувается от всей этой помпезности, словно гигантская резиновая игрушка.
Облако попалось удачное: до самой береговой линии оно сохраняло форму, а потом сразу расплылось в вечернем воздухе, словно чья-то раздраженная рука смахнула его с небосклона.
Пти Мануэль начал подъем, крутясь вокруг темного облака, словно уличный сорванец вокруг мрачной толстухи. Он метался в разные стороны, как будто не мог решить, что делать с этой непредсказуемой колонной холодного пара; потом начал вырезать контуры женской головы. Кажется, никогда я не видел его таким неуверенным. Едва он закончил, снова раздались аплодисменты, но вскоре сменились хихиканьем и игривыми замечаниями. Приукрашенный портрет Леоноры перекосился в воздухе, подхваченный встречными течениями. Челюсть вытянулась, застывшая улыбка стала идиотической. За какую-то минуту громадное подобие Леоноры Шанель вывернулось вниз головой.
Я сообразил отвести прожектора, и внимание зрителей обратилось к чернокрылому планеру Нолана, взлетевшему к вершине нового облака. Обрывки облачной ваты кружили в темнеющем воздухе, мелкий дождь скрывал до времени его двусмысленное творение.
К моему удивлению, портрет вышел очень похожим. Взрыв аплодисментов, несколько тактов из «Тангейзера» — и прожектора озарили элегантную голову.
Стоя среди гостей, Леонора подняла бокал в честь Нолана.
Озадаченный его благородством, я пригляделся к небесному лицу — и все понял. Именно точность портрета заключала в себе жестокую иронию. Обращенная вниз линия рта, вздернутый, чтобы натянуть кожу на шее, подбородок, дряблое местечко под левой щекой — все было передано в облаке с той же убийственной дотошностью, что и в живописном портрете.
Гости толпились вокруг Леоноры, поздравляя ее с удачным представлением. Она же не отводила глаз от своего облачного портрета, словно видела себя впервые. На висках ее выступили вены…
Наконец голубые и розовые огни фейерверка затмили плывущее над озером изображение.
Незадолго до рассвета мы с Беатрисой Лэфферти шли по пляжу, наступая на скорлупу сгоревших ракет. На опустевшей веранде в лучах фонарей блестели неубранные стулья. Едва мы дошли до ступеней, наверху раздался звон стекла и женский возглас. Стеклянная дверь с треском растворилась; мужчина в белом костюме торопливо пересек веранду.
Едва Нолан исчез в темноте, в освещенное пространство вступила Леонора Шанель. Устремив взгляд в темные облака, клубящиеся над виллой, она рассеянно обрывала драгоценности с глаз; они падали на плиты пола и слабо вспыхивали у ее ног.
Из-под эстрады вдруг вывернулся Пти Мануэль и быстро пробежал на своих кривых ножках во тьму.
За воротами взревел мотор. Леонора повернулась и медленно пошла в дом, ступая по своим изломанным отражениям в осколках стекла.
Высокий блондин с холодными и жадными глазами шагнул ей наперерез из-за поющих статуй, стерегущих темную библиотеку. Потревоженные статуи отозвались тихим гулом. Когда Ван Эйк медленно двинулся навстречу Леоноре, они подхватили и усилили звук его шагов.
Следующему нашему представлению суждено было оказаться последним.
К вечеру над озером собрались тяжелые тучи, тусклый отблеск солнца зловеще подсвечивал их черные чрева… Такие облака — не для скульпторов.
Ван Эйк не отходил от Леоноры. Когда я разыскал Беатрису, она хмуро глядела вслед песчаной яхте, рывками мчавшей их к озеру. Предгрозовые шквалы трепали и дергали паруса.
— Я не вижу ни Нолана, ни Мануэля, — сказала она озабоченно. — Представление начинается через три часа.
— Представление уже окончено. — Я положил руку на ее локоть. — Когда освободитесь отсюда, Беа, приезжайте ко мне. Будем жить у Коралла D, я научу вас резать статуи из облаков…
Ван Эйк и Леонора вернулись через полчаса. Он прошел мимо меня, как мимо пустого места; Леонора прижималась к его плечу. Дневные драгоценности на ее лице ярко вспыхивали, разбрасывая резкие отблески по всей веранде.
К восьми, когда начали съезжаться гости, Нолана и Мануэля еще не было. В электрическом свете веранда стала теснее и уютнее, но черные громады туч нависали над нею, словно разгневанные гиганты. Крылья наших планеров трепетали в неспокойном воздухе.
Шарль Ван Эйк не продержался в небе и минуты — опрокинутый порывом бури, его планер сорвался в штопор. В пятидесяти футах над плато он сумел выровняться и поймал восходящий поток. Пока он не приблизился к туче, планер слушался, но при первой попытке оседлать вершину чудовищного облака машину опять перевернуло, закрутило — и на глазах у Леоноры и гостей планер с оторванным крылом врезался в воду.
Я вскочил и двинулся к Леоноре. И тут увидел Нолана с Мануэлем: стоя под балконом, они молча смотрели, как Ван Эйк выбирается из тонущего планера в трех сотнях ярдов от дома.
— Зачем было приходить? — спросил я Нолана. — Ты уж не летать ли собрался?
— Нет, — процедил он, не вынимая рук из карманов. — Потому и пришел.
Леонора блистала в вечернем туалете из павлиньих перьев, развернувшихся гигантским шлейфом у ее ног. Сотни павлиньих глаз вспыхивали, отражали предгрозовой свет, облекая ее тело кольчугой синего пламени.
— Мисс Шанель, — проговорил я извиняющимся тоном, — облака как безумные. Сейчас будет буря!
Она кинула на меня насмешливый взгляд.